Секретная революция Путина: как ВВП планирует обыграть Запад

Речь президента России на немецком языке на заседании бундестага ФРГ, сентябрь 2001 года: «Что касается европейской интеграции, то мы не просто поддерживаем эти процессы, мы смотрим на них с надеждой. Смотрим как народ, хорошо усвоивший уроки «холодной войны» и пагубность оккупационной идеологии... Твердо убежден: в сегодняшнем быстро меняющемся мире, в котором происходят поистине драматические демографические изменения и наблюдается необычайно высокий рост экономики в некоторых регионах мира, Европа также напрямую заинтересована в развитии отношений с Россией».

Речь президента России (естественно, на русском языке) в ходе подписания договоров о принятии в состав РФ новых регионов, сентябрь 2022 года: «Именно в алчности, в намерении сохранить свою ничем не ограниченную власть и есть подлинные причины той гибридной войны, которую «коллективный Запад» ведет против России. Они желают нам не свободы, а хотят видеть нас колонией. Хотят не равноправного сотрудничества, а грабежа. Хотят видеть нас не свободным обществом, а толпой бездушных рабов».

Эти два выступления настолько кардинально отличаются друг от друга своей тональностью и своей политической направленностью, что можно подумать, что их произнесли два совершенно разных политика. Но нет, Путин 2022 года — это тот же самый человек, что и Путин 2001 года. И ссылаться на то, что «люди меняются», это, на мой взгляд, тоже глубоко бесперспективное занятие, которое лишь отдаляет нас от главной цели — попытки понять, что же сейчас происходит «с родиной и с нами».

Хозяин Кремля и «созидательное разрушение»

В сентябре 1938 года глава дипломатической миссии СССР в Лондоне Иван Майский навестил находящегося тогда в политической опале Уинстона Черчилля в его поместье и обнаружил на его обеденном столе произведенную еще до революции бутылку русской водки. Согласно записям в дневнике советского полпреда, Майский изумился, что Черчиллю удалось сохранить подобный раритет. Но бывший идеолог вооруженной интервенции в Советскую Россию комплимент не принял: «Это еще не все! У меня в погребе есть бутылка вина 1793 года. Неплохо, правда? Я храню ее для особого, поистине исключительного случая!» — «Какого именно, позвольте спросить?» Черчилль хитро улыбнулся, сделал паузу, а потом внезапно объявил: «Мы выпьем эту бутылку вместе, когда Великобритания и Россия разобьют гитлеровскую Германию!»

Если смотреть на этот эпизод из 2024 года, то он представляется более чем логичным. Но в 1938 году советскому полпреду в Великобритании так не казалось: «Я едва не потерял дар речи. Ненависть Черчилля к Берлину действительно перешла все границы!» Итак, чему нас учит эта история? Тому, что у Черчилля было звериное политическое чутье — гораздо более развитое, чем даже у такого блестящего дипломата, каким был Иван Майский? Согласен. Тому, что в своих взаимоотношениях великие державы всегда руководствуются принципом, сформулированным в 1848 году другим будущим британским премьер-министром лордом Пальмерстоном: «У нас нет вечных союзников и постоянных врагов. Постоянными и вечными являются наши интересы. И наш долг — защищать эти интересы»? Тоже верно. Но это еще не все.

Летом этого года мой добрый товарищ, академик РАН и президент Института мировой экономики и международных отношений Александр Дынкин опубликовал статью о «трансформации мирового порядка». Один из главных тезисов этого материала звучит так: «Мировая история свидетельствует, что новый мировой порядок возникает, как правило, после завершения очередной войны». К сожалению, это именно так. Первой организованной системой международных отношений в Европе принято считать заключенный в 1648 году Вестфальский мир. Именно этот документ (или, вернее, несколько документов: мир был заключен в два этапа — в мае и в октябре) положил начало процессу выстраивания баланса сил в Европе и «изобрел» принцип национального суверенитета.

Похвальное «изобретение». Но для того чтобы оно состоялось, ведущим странам Европы пришлось пройти через пламя Тридцатилетней войны. Следующая система международных отношений была создана на прошедшем в 1815 году Венском конгрессе великих держав. Впрочем, нет, я несколько путаюсь в терминологии. Само это понятие — «великие державы» — возникло как раз на том самом Венском конгрессе. А еще в его ходе появилась такая концепция, как «Европейский концерт». И речь идет не о музыке, как это можно было подумать, а о стремлении великих держав разрешать свои разногласия не путем войны, а через согласование своих интересов на международных конференциях. Тоже вполне себе похвальное «научное изобретение». Но ему предшествовали два с лишним десятилетия наполеоновских войн, одним из эпизодов которых было вторжение армии французского императора в Россию и последовавший за этим победоносный поход русских войск на Париж.

Перенесемся на столетие вперед. Возникшая по итогам Первой мировой войны Версальская система международных отношений декларировала многие высокие принципы (право наций на самоопределение, необходимость коллективной безопасности, формальное равенство больших и малых государств), но оказалась совершенно неработоспособной. Из-за этого уже через двадцать с небольшим лет вспыхнула Вторая мировая война. Она завершилась созданием хорошо знакомой последним советским поколениям Ялтинско-Потсдамской системы, основанной на наличии двух полюсов мировой политики. В 1991 году один из этих полюсов — Советский Союз — перестал существовать, и мир стал жить в условиях так называемого «Вашингтонского консенсуса» — жить по принципу, что вне зависимости от законов природы в политическом плане «солнце» для любого государства «восходит» только в столице США.

Переход от системы Ялты к системе «Вашингтонского консенсуса» может показаться исключением из правила о том, что «новый мировой порядок возникает после завершения очередной войны». Но это мнимое исключение. То обстоятельство, что Советский Союз добровольно капитулировал и самоликвидировался, наивно полагая, что главным принципом международных отношений является идеализм, никак не изменило восприятие этой ситуации Западом. Запад счел, что он победил, и начал формировать новый мировой порядок исходя в первую, во вторую, и в третью очередь из своих эгоистичных интересов победителя. Конечно, Россия достаточно быстро опомнилась и начала все более громко требовать учета ее собственных интересов. Но ей неизменно отвечали в стиле «что упало, то пропало» или «вас, гражданин, здесь не стояло!»

И в такой позиции «коллективного Запада» была своя (пусть, на мой взгляд, глубоко порочная) логика: как мы уже установили, новый мировой порядок всегда формируется исходя не из «доброты душевной», а из интересов победителей в предыдущем конфликте. Конечно, эти самые интересы можно понимать по-разному. Можно — исключительно в узком смысле: «мы все гребем под себя, а все остальное нам по барабану!» Можно — в более широком: «мы учитываем не только свои интересы, но и интересы других и таким образом более надежно обеспечиваем свою безопасность!» Вся внешняя политика первых «не конфронтационных» лет правления Путина строилась как раз на этом постулате: Запад должен понять, что создание комфортной для России системы безопасности в Европе полностью отвечает не только интересам Москвы, но и его собственным интересам.

Еще одна цитата из выступления ВВП в немецком бундестаге в 2001 году: «Никто не ставит под сомнение высокую ценность отношений Европы с Соединенными Штатами. Просто я придерживаюсь мнения, что Европа твердо и надолго укрепит свою репутацию мощного и действительно самостоятельного центра мировой политики, если она сможет объединить собственные возможности с возможностями российскими — людскими, территориальными и природными ресурсами, с экономическим, культурным и оборонным потенциалом России». Но попытка убедить Запад с помощью логических аргументов провалилась. Политика как инструмент убеждения показала свою ограниченную годность. А раз так, то, с точки зрения Владимира Путина, у России остался только один вариант — конфликт, но не просто конфликт, а конфликт из разряда тех, что в экономической теории именуются «созидательным разрушением».

Вот что об этом явлении пишут в своей книге «Почему одни страны богатые, а другие бедные» известные западные экономисты Дарон Аджемоглу и Джеймс Робинсон: «Фундаментальным свойством любых экономических институтов является то, что они всегда порождают конфликты... Экономический рост и технологические инновации создаются в результате процесса, который великий экономист Джозеф Шумпетер называл «созидательным разрушением». В ходе этого процесса старые технологии заменяются новыми, новые сектора экономики привлекают ресурсы за счет старых, новые компании вытесняют признанных ранее лидеров. Новые технологии делают старое оборудование и навыки обращения с ним ненужными».

Но обладатели этого «ненужного» редко сдаются на «милость инновациям» без борьбы. Вот звучащий совершенно анекдотически пример из книги Аджемоглу и Робинсона о правившем Австрией в первые десятилетия XIX века императоре Франце II: «Франц был категорически против строительства железных дорог, одного из величайших изобретений промышленной революции. Когда на стол императора лег проект постройки Северной железной дороги, он ответил: «Нет-нет, я не буду этого делать, ведь по этой дороге в страну может приехать революция!»

Звучит как бред сумасшедшего? Вовсе нет, у императора Франца была развернутая и пронизанная внутренней логикой политическая программа: «Обществу надлежало пребывать в своем изначальном аграрном виде. И наилучший способ сохранения этого статус-кво Франц видел в том, чтобы препятствовать постройке мануфактур. Он сделал это открыто — в 1802 году специальным указом запретил учреждение новых фабрик в Вене. Вместо того чтобы стимулировать ввоз и освоение нового фабричного оборудования — а это основа индустриализации! — император запрещал его импорт вплоть до 1811 года».

С точки зрения Владимира Путина, сегодняшний Запад — это «коллективный император Франц», который цепляется за отжившее свое мироустройство, призванное сохранять не входящие в западный мир страны в их «первоначальном» состоянии. Президент РФ твердо убежден: взорвав это устаревшее мироустройство, Россия занимается именно «созидательным разрушением», строительством нового на обломках старого.

Ху из нот мистер Путин?

«Мне не стыдно перед гражданами, которые голосовали за меня дважды, избирая на пост президента Российской Федерации. Все эти восемь лет я пахал как раб на галерах, с утра до ночи, и делал это с полной отдачей сил», — заявил Владимир Путин в феврале 2008 года, незадолго до своего временного перехода на пост премьер-министра РФ. Тогда многие восприняли эти слова как очередной путинский афоризм. Но на самом деле это был «афоризм по мотивам». Согласно воспоминаниям старшей дочери знаменитого поэта Федора Тютчева Александры, которая в середине XIX века много лет прослужила фрейлиной при императорском дворе, император Николай I любил в узком кругу повторять выражение: «Я тружусь как раб на галерах!»

Почему это важно? Потому что один из способов попытаться ответить на вопрос «ху из мистер Путин?» — это действовать от противного, четко сформулировать, кем именно «мистер Путин» не является. На заре правления ВВП его иногда сравнивали с тем же самым Николаем I. Но, как абсолютно ясно сейчас, это сравнение бьет мимо цели. Столкнувшись в ходе Крымской войны 1853–1856 годов даже не со всем тогдашним «коллективным Западом», а только с его частью — коалицией в составе Великобритании, Франции, Сардинского королевства (сейчас это часть Италии) и Османской империи (тогдашнее название Турции), — Россия Николая I, как говорится, «поплыла». И самым слабым звеном, которое потянуло за собой все остальные, оказалась экономика.

С точки зрения Дарона Аджемоглу и Джеймса Робинсона, в таком положении дел не было ничего удивительного: «Российский абсолютизм не создал системы экономических институтов, которые бы вели к процветанию общества. В придворных кругах преобладал страх перед созидательным разрушением, которое могло быть порождено развитием промышленности и железных дорог. В царствование Николая I выразителем таких настроений был граф Егор Канкрин, занимавший пост министра финансов... Став министром финансов, Канкрин тут же остановил проект, разработанный предыдущим министром Гурьевым, согласно которому средства Государственного казначейства разрешалось направлять на развитие промышленности... По указанию Николая Канкрин предпринял ряд шагов, призванных еще больше замедлить рост промышленности, в частности, запретил несколько промышленных выставок, которые ранее регулярно проводились для демонстрации новых технологий и облегчения обмена ими».

Сравним это с нынешней ситуацией. Россия Путина разрывает отношения с Западом, получает от него мощнейший санкционный удар, который, по мысли его инициаторов, должен был стать нокаутирующим. Но вместо того чтобы впасть в коматозное состояние, экономика страны начинает бурно расти. Нет, Путин с обостренным вниманием к вопросам экономического развития и передовым технологиям — это точно не «современный Николай I». Еще одно сомнительное «политическое наследство», которое пытались повесить на ВВП, это пресловутый «брежневский застой». Здесь все не просто «мимо кассы», а «мимо кассы» эдак на десяток тысяч километров. В эпоху правления доброго, но не слишком трудолюбивого генерального секретаря экономическое и общественное развитие страны постепенно останавливалось. С момента свертывания экономических реформ председателя совета министров Алексея Косыгина власть сначала делала только то, чего она не могла не делать, а потом вышла за пределы даже этого абсолютного минимума.

Сравним это с путинской неугомонностью, которой от него, кстати, никто не требовал. Была ли у президента РФ возможность не заниматься «созидательным разрушением», а продолжить функционировать в рамках пресловутого «Вашингтонского консенсуса»? Конечно, была. Отказ Москвы от этого «консенсуса», который на самом деле совсем не был консенсусом, был следствием волевого решения хозяина Кремля, его понимания долгосрочных национальных интересов России. Если мы все же попытаемся ответить на вопрос «ху из мистер Путин?», не идя от противного, то единственная возможная точная аналогия лежит не в сфере истории или политологии, а в сфере литературы. Вот эти искомые строки из «Медного всадника» Пушкина: «О мощный властелин судьбы! Не так ли ты над самой бездной, на высоте уздой железной Россию поднял на дыбы»?

Да, да, я первым готов признать, что в обычных обстоятельствах сравнивать действующего лидера страны с нарисованным нашим главным национальным поэтом идеализированным образом Петра I — это просто апофеоз лести. Но обстоятельства, в которых мы находимся сейчас, можно с полным на то основанием назвать экстраординарными. Один из самых известных американских политических журналистов Дэвид Игнатиус в последний день сентября этого года в своей колонке в The Washington Post: «Конфликт на Украине, вероятно, находится так близко, как мы когда-либо подходили к грани тотальной войны сверхдержав с момента Кубинского ракетного кризиса 1962 года».

Поэтому «вставшая на дыбы» Россия — это вовсе не метафора и не художественное преувеличение. Я бы ни в коем случае не стал говорить о том, что Россия в 2024 году действует на пределе своих возможностей — не задействованных возможностей у Кремля по-прежнему вполне достаточно. Но вот заявлять о том, что в 2024 году путинская Россия выкладывается на все сто, это, на мой взгляд, напротив, очень даже честно. И все раздумья на тему «стоит ли игра свеч» носят на данный момент чисто академический и совершенно оторванный от действительности характер. Борьба за новый мировой порядок зашла слишком далеко. И если говорить не о тактике, а о стратегии, то для России возможна только траектория движения — вперед.

Наиболее дальновидные российские аналитики уже давно предупреждали: в случае затягивания украинского конфликта в свою самую опасную фазу он войдет тогда, когда впереди замаячит перспектива унизительного поражения официального Киева. Сейчас мы либо уже находимся в такой фазе, либо близки к ней. Еще из выводов Дэвида Игнатиуса в The Washington Post: «Посещение Киева в этом месяце заставило меня беспокоиться о том, что изможденная Украина начинает прогибаться под тяжестью этого ужасного противостояния. Политическая база Зеленского находится в состоянии фрагментации, а затянувшаяся война на истощение сотрет Украину в порошок. Соединенные Штаты и их союзники должны помочь Киеву добиться справедливого соглашения — даже если это не будет тотальной победой, к которой стремится Зеленский».

В приведенной выше цитате налицо подмена понятий. С одной стороны, «затянувшаяся война на истощение» грозит «стереть Украину в порошок». А с другой — условия «справедливого соглашения» должны лишь в небольшой степени отличаться от «тотальной победы, к которой стремится Зеленский». Вот отрывок из написанной еще в 2016 году — то есть задолго до нынешней фазы украинского кризиса — научной статьи о признаках шизофрении: «В речи пациента одновременно существуют противоположные рассуждения, и он не осознает этих противоречий». Простите мне, пожалуйста, эту попытку эмоциональной разрядки: анализировать нынешнюю позицию Запада надо гораздо глубже, чем это сделано в предыдущем предложении. И вот как может выглядеть такой анализ, если отказаться от попыток принизить сегодняшних противников России и абстрагироваться от черного юмора.

Согласно известной теории американского психолога швейцарского происхождения Элизабет Кюблер-Росс, есть пять стадий принятия неизбежного: отрицание, гнев, торг, депрессия, собственно принятие. Психолог из меня, конечно, никакой. Но, по моей оценке, после того как стало ясно, что курская авантюра Зеленского не сумела радикально переломить ход СВО, Киев и Запад находятся сейчас где-то между гневом и торгом. Для Украины такая ситуация это принципиально новый политический опыт. В силу своего прошлого статуса составной части Советского Союза Киев раньше не участвовал в качестве самостоятельного субъекта в столь масштабных и рискованных геополитических схватках и, следовательно, не терпел поражений. А вот у Запада есть опыт и подобных поражений, и их последующего принятия.

Хочу сразу расшифровать, что я подразумеваю под «подобными поражениями». Это поражения, которые до того, как они произошли, казались чем-то совершенно немыслимым, верхом унижения, чуть ли не концом мира, а по итогу имели эффект кратковременного (ну или не очень кратковременного) удара по престижу. Вот как, например, бывший президент США Линдон Джонсон объяснял, почему вместо того, чтобы войти в историю в качестве великого американского социального реформатора — архитектора программы «Великое общество», как он планировал изначально, — он вовлек свою страну в многолетнюю вьетнамскую войну: «Я с самого начала знал, что в любом случае буду обречен на распятие. Если я брошу «женщину», которую действительно любил — «Великое Общество», — ради того, чтобы ввязаться в эту чертову войну на другом конце света, то потеряю все, что у меня есть дома, все мои программы.... Но если я откажусь от этой войны и позволю коммунистам захватить Южный Вьетнам, то меня сочтут трусом, а мой народ — сторонником умиротворения, и мы оба поймем, что ничего не можем сделать ни для кого в любой точке земного шара».

При двух следующих президентах США — Ричарде Никсоне и Джеральде Форде — Америка сначала вывела свои войска из Вьетнама, так и не сумев победить местных коммунистов, а потом наблюдала со стороны за крушением своего карманного режима в столице Южного Вьетнама Сайгоне. И ничего, мир не рухнул, а престиж США не улетел в тартарары. Сегодня официальный Вашингтон охотно ведет дела с теми же самыми вьетнамскими коммунистами, которые по-прежнему находятся у власти, а вооруженный конфликт 60–70-х годов воспринимается в Америке как странное историческое недоразумение.

Более свежий пример. Все президенты США XXI века, начиная с младшего Буша, понимали, что в Афганистане Америка залезла в классическое геополитическое «болото». Но страх перед выводом войск и фактическим признанием своего поражения был так велик, что на этот «радикальный шаг» не решились ни Буш, ни Обама, ни Трамп. Но что произошло, когда Байден все-таки решился на такой «прыжок в неизвестность»? С американской точки зрения ничего особенно страшного. Заголовки в мировых СМИ и картинки на экранах телевизоров были в течение нескольких месяцев ужасно обидными для репутации «мирового гегемона». Но на этом, по сути, все. Сегодня об Афганистане никто особо даже не вспоминает.

Уверен, что в ответ на попытки провести аналогии между этими прошлыми кризисами и нынешним конфликтом на Украине хор западных политиков и аналитиков «пропоет» крайне популярный сейчас мем «это другое!». Но в чем именно заключается это «другое»? Даже если, как этого требует Москва, Украина официально превратится в государство с нейтральным статусом, это территориальное образование все равно продолжит ориентироваться в основном на Запад — никакого другого претендента на роль «спонсора» официального Киева (а без «спонсоров» он не может) просто нет в природе. Если говорить не об имидже, а содержательной стороне вопроса, то успешное достижение Россией главной цели СВО не превратится в катастрофу для Запада.

Сберечь Россию

«Чисто писано в бумаге, да забыли про овраги, как по ним ходить», — написал Лев Толстой в свою бытность защитником Севастополя во время Крымской войны. Не буду ходить вокруг да около: мое собственное сравнение кризисов, которые уже завершились — эпопей США во Вьетнаме и Афганистане, с украинским кризисом, который пока находится в самом разгаре, вызывает у меня самого именно такие ассоциации. Но такова неизбежная особенность «эффекта сжатия»: когда бурные, разнонаправленные и поэтому «не аккуратные» и противоречивые события минувших лет «спрессовываются» в несколько газетных абзацев, они начинают восприниматься как нечто простое и однозначное.

На самом деле полной однозначности никогда не было в прошлом, ее нет в настоящем и ее никогда не будет в будущем — за, пожалуй, одним исключением. Вспоминать о напутствии Бориса Ельцина Владимиру Путину в момент смены караула в Кремле в самом конце 1999 года — фразе «Берегите Россию!» — это своего рода дурной тон. От чрезмерного употребления слова стираются, теряют свое первоначальное значение и заключенную в них моральную силу. С фразой «берегите Россию» это, как мне кажется, произошло уже давно. Не помню, сколько именно раз только лично я использовал ее в своих текстах. Но бывает и так: непредвиденные события «обнуляют счетчик» и слова, которые все слышали уже тысячу раз, вдруг начинают жить новой жизнью.

На день рождения принято дарить подарки, желать имениннику долгой и счастливой жизни, рассказывать в форме тостов, какой он хороший и как его все любят. Но президент такой страны, как Россия — «раб на галерах» по его собственному описанию, — особенный человек и в этом плане тоже. Даже в свой день рождения он не может снять с себя груз ответственности перед страной, перед ее населением и в очень значимой степени — перед всем миром.

Я не Борис Ельцин. У меня нет даже частицы того политического веса, который нужен для того, чтобы давать «напутствия» действующему президенту России. Но я все равно произнесу эти слова, обращаясь к Владимиру Путину: Берегите Россию! Сегодня это важно как никогда!