Отсроченная Победа: могли ли советские войска взять Берлин в феврале 1945-го

Один из тех, кто получил эту директиву, командующий 8-й гвардейской армией генерал-полковник Василий Чуйков, был уверен: поставленная задача была вполне выполнима. "Берлином можно было овладеть уже в феврале, - писал Чуйков, тогда уже Маршал Советского Союза, в своих мемуарах, опубликованных весной 1964 года в журнале "Октябрь". - А это, естественно, приблизило бы и окончание войны". Публикация вызвала настоящий скандал. В первую очередь - в среде генералов и маршалов Победы. На тот момент почти все они были живы и относительно здоровы.

Большинство коллег не поддержало тогда маршала Чуйкова. В первую очередь - маршал Жуков. Возмущенный Георгий Константинович даже написал письмо тогдашнему лидеру страны, Никите Хрущеву, в котором обвинил своего бывшего подчиненного ни много ни мало в фальсификации истории Великой Отечественной войны. Были, однако, и те, кто соглашался с доводами Чуйкова. Как минимум - отчасти.

Чтобы понять, из-за чего разгорелся сыр-бор, природу спора, обратимся к его истокам, к событиям февраля 1945 года. Впрочем, для лучшего понимания нужно откатиться еще дальше - к этапу планирования операции, вошедшей в историю под названием "Висло-Одерская".

"Удар на Берлин надо осуществить возможно скорее"

Согласно энциклопедия и учебникам истории, началась операция 12 января и закончилась 3 февраля 1945 года. Однако первоначально сроки и цели были другими. Что касается даты начала, про корректировку хорошо известно. Начаться наступление должно было 20 января 1945-го, но за две недели до этого, 6 января, Сталин получил письмо Уинстона Черчилля, просившего помочь союзникам: "На Западе идут очень тяжелые бои... буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января и в любые другие моменты".

В ответном послании Сталин сообщил, что наступление действительно готовится и что, "учитывая положение наших союзников на западном фронте", решено начать его раньше запланированного. На тот момент кризис на Западном фронте был в целом преодолен: наступление немцев в Арденнах захлебнулось. Тем менее положение по-прежнему оценивалось командование союзников как весьма серьезное.

"4-го числа (4 января 1945 года. - "МК") немцы надрали одно место 17-й воздушно-десантной, потерявшей, по донесениям, в ходе атаки в одном из батальонов до сорока процентов личного состава, - вспоминал командующий 3-й американской армией Джордж Паттон. - 4 января 1945 г. я сделал в дневнике одну важную пометку перед датой - заявление, которого никогда прежде не делал, написав: «Мы все еще имеем шанс проиграть эту войну»".

Словом, основания у Черчилля для просьбы к Сталину - и, соответственно, основания у Сталина откликнуться на эту просьбу и поторопиться с наступлением - действительно были. Куда менее известно, что наступление должно было закончиться не 3 февраля, а на несколько недель позже, и не на Одере, а в Берлине.

"Мы были убеждены, что удар на Берлин надо осуществить возможно скорее и без остановок, - вспоминал генерал Сергей Штеменко, в те годы - начальник Оперативного управления Генерального штаба. - Появившиеся совсем недавно толкования, будто Генштаб откладывал вопрос об овладении Берлином на неопределенное время, являются абсолютно беспочвенными. Определенность была полная, и лишь последующие события внесли в наш план свои коррективы...

В последние три дня октября и в начале ноября 1944 года точно определились направления ударов каждого из фронтов, полосы их наступления, глубины ближайших и последующих задач. Тогда же был примерно подсчитан минимальный срок, необходимый для окончательного разгрома гитлеровской военной машины. Предполагалось, что этого можно добиться в течение 45 дней наступательных действий на глубину в 600-700 километров двумя последовательными усилиями (этапами) без оперативных пауз между ними. На первый этап отводилось 15 дней, на второй - 30... К концу ноября картина предстоящего наступления определилась полностью".

Для справки: на момент начала наступления фронт проходил по правому берегу Вислы. От Варшавы, восточное предместье которой, Прага, было освобождено советскими войсками еще в сентябре 1944 года, до Берлина по прямой - 520 километров. 15-й день от начала операции (фактического начала) - это 26 января 1945-го, 45-й день - 25 февраля. И первоначально операция, в которой принимали участие войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов, развивалась не просто по плану, а даже с опережением графика.

"Плановые темпы наступления не были высокими, поскольку в завершающих боях ожидалось ожесточенное сопротивление противника, - отмечает Штеменко. - Действительность и здесь внесла поправку: героические советские войска перекрыли планы". 1 февраля 8-я гвардейская армия вышла к Одеру (в районе города Кюстрина) и с ходу, на следующий же день, форсировала его. До Берлина оставалось около 70 километров, и путь к сердцу Третьего рейха был фактически открыт.

Это подтверждает упомянутая выше директива Жукова от 4 февраля. "Противник перед фронтом 1-го Белорусского фронта каких-либо контрударных группировок пока не имеет, - гласил этот документ. - Противник не имеет и сплошного фронта обороны. Он сейчас прикрывает отдельные направления, на ряде участков пытается задачу обороны решить активными действиями".

Но здесь же предупреждалось, что вскоре окно возможностей может закрыться: "Мы имеем предварительные данные о том, что противник снял с Западного фронта четыре танковые дивизии и до пяти-шести пехотных дивизий и эти снятые части перебрасываются на Восточный фронт... Группу войск, перебрасываемую с запада, противник, видимо, сосредоточивает в районе Берлина с задачей обороны подступов к Берлину". В общем, ковать железо предлагалось, пока оно горячо.

О том же пишет и Штеменко: "Анализ положения, сложившегося к концу января 1945 года, подтверждал ранее сделанный нами вывод о необходимости безостановочного наступления, вплоть до овладения Берлином". Чтобы не допустить ошибки, Москва запросила мнение командующих фронтов, участвующих в наступлении. Позиция Жукова уже изложена выше: нечего ждать, даешь Берлин! Так же считал и командующий 1-м Украинским фронтом маршал Конев.

"Он (Конев. - "МК") тоже намеревался действовать без заметной паузы, - уточняет Штеменко. - Наступление намечалось продолжить 5-6 февраля и к 25-28 февраля выйти на Эльбу, а правым крылом во взаимодействии с 1-м Белорусским фронтом овладеть Берлином... Такой же точки зрения держался и Верховный Главнокомандующий...

Мнения, следовательно, у всех сошлись на одном - нужно продолжать безостановочное наступление и овладеть Берлином. Фронты получили на сей счет необходимые указания из Москвы и в свою очередь поставили задачи армиям".

"Продолжение наступления было бы преступлением"

Что же случилось в следующие несколько дней, почему, согласованный вроде бы завершающий этап стратегического наступления был отменен? Собственно, это-то и было предметом спора между маршалами. По версии Чуйкова, 4 февраля, то есть в тот самый день, когда Жуков издал "берлинскую" директиву, комфронта собрал в штабе 69-й армии, куда прибыл сам, своих командармов - Берзарина, Колпакчи, Катукова, Богданова и его, Чуйкова.

"Мы, уже сидя за столами, обсуждали план наступления на Берлин, когда раздался телефонный звонок по аппарату ВЧ, - вспоминал Василий Иванович. - Я сидел почти рядом и хорошо слышал разговор по телефону. Звонил Сталин. Он спросил Жукова, где тот находится и что делает. Маршал ответил, что собрал командармов в штабе армии Колпакчи и занимается вместе с ними планированием наступления на Берлин...

Выслушав доклад, Сталин вдруг совершенно неожиданно, как я понял, для командующего фронтом потребовал прекратить это планирование и заняться разработкой операции по разгрому гитлеровских войск группы армий "Висла", находившихся в Померании".

Сцена описана с такими подробностями, выдумать которые достаточно трудно. К тому же Василий Иванович сильно рисковал бы, публикуя заведомую ложь: помимо него, здравствовали на тот момент трое из шести участников того совещания: помимо него, Жуков и Катуков. Было кому опровергнуть. Да и зачем маршалу Чуйкову вообще было врать?

Никаких дивидендов это бы в любом случае не принесло, а авторитет запросто могло подорвать. В отличие от находившегося в отставке и в опале Жукова, Чуйкову было чего терять. Он находился хоть и не на первостепенной, но отнюдь не на маленькой должности: командовал войсками гражданской обороны.

В принципе, Чуйков мог и ослышаться: как ни остр был его слух, но чужой разговор по телефону - пусть даже и по ВЧ - не тот случай, когда можно быть уверенным, что распознал каждое слово. Однако Жуков, яростно опровергавший "показания" бывшего подчиненного, вовсе не пытался доказать, что Чуйков неправильно понял подслушанный разговор с Верховным главнокомандующим. Он утверждал, что такого разговора не было вообще. И его встречи с командармами в тот день - тоже.

"Такого совещания 4 февраля в штабе 69-й армии не было, - уверяет Жуков в своих "Воспоминаниях и размышлениях", опубликованных впервые в 1969 году. - Поэтому и разговора по ВЧ с И.В. Сталиным, о котором пишет В. И. Чуйков, также не было. 4-5 февраля я был в штабе 61-й армии, которая развертывалась на правом крыле фронта в Померании для действий против померанской группировки противника... Видимо, память подвела В.И. Чуйкова".

Может быть, и подвела. А может, тень на плетень наводил сам Георгий Константинович. Сейчас уже не проверишь, не выяснишь доподлинно. Слово теперь против слова. Однако уверение маршала, что его вообще не было в тот день на том участке фронта, что он находился на другом его краю, и само себе выглядит странновато (как будто хлопочет об алиби), и вдобавок плохо сообразуется с логикой событий.

Судите сами: 4 февраля командующий 1-м Белорусским отдает приказ готовиться к наступлению на Берлин, наступлению, которое должно поставить точку в войне и до начала которого остаются считанные дни (шесть дней!), но вместо того, что посетить, осмотреть направление главного удара, убедиться в том, что подготовка идет по плану, на целых два дня уезжает на второстепенный участок. Очевидное - невероятное.

Однако за исключением этой несообразности, версия Жукова, ставшая со временем официальной, канонической, выглядит довольно стройно. Согласно этой версии, маршал сам неоднократно просил Сталина остановить движение на Берлин и повернуть танковые армии на север - для разгрома Померанской группировки противника, группы армий "Висла", нависшей балконом над правым флангом фронта.

"В первых числах февраля стала назревать серьезная опасность контрудара со стороны Восточной Померании во фланг и тыл выдвигавшейся к Одеру главной группировки фронта, - пишет Жуков в "Воспоминаниях и размышлениях". - Могло ли советское командование пойти на риск продолжать наступление главными силами фронта на Берлин в условиях, когда с севера нависла крайне серьезная опасность?".

Чуйков в свою очередь доказывал, что игра, во-первых, стоила свеч, а во-вторых, "черт" флангового удара был не так страшен, как его малюют: "Что касается риска, то на войне нередко приходится идти на него. Но в данном случае риск был вполне обоснован. В Висло-Одерскую операцию наши войска прошли уже свыше 500 км, и от Одера до Берлина оставалось всего 60-80 км... Если мы объективно оценим силу группировки войск гитлеровцев в Померании, то убедимся, что с их стороны любая угроза нашей ударной группировке на берлинском направлении вполне могла быть локализована войсками 2-го Белорусского фронта".

На эти доводы Жуков отвечает так: "Опыт войны показывает, что рисковать следует, но нельзя зарываться. В этом отношении очень показателен урок с наступлением Красной Армии на Варшаву в 1920 году, когда необеспеченное и неосмотрительное продвижение войск Красной Армии вперед привело вместо успеха к тяжелому поражению нашего Западного фронта... Вначале задачу по разгрому противника в Восточной Померании намечалось решить именно силами 2-го Белорусского фронта, но их оказалось далеко не достаточно".

Подкрепляя жуковскую версию, генштабист Штеменко проводит целый ворох иных причин остановки наступления на Берлин. Среди наиболее существенных следует выделить трудности с материальным обеспечением советских армий, возникшие в связи с их чрезвычайно быстрым и глубоким продвижением. "Войска испытывали острый недостаток в боеприпасах, - пишет Штеменко. - Снаряды и патроны подвозились со складов, располагавшихся еще восточнее Вислы".

Кроме того, с приближением к столице Третьего рейха резко изменилась воздушная обстановка: в воздухе теперь господствовало люфтваффе. Объяснялось это в тем, что немецкие самолеты базировались на стационарных аэродромах берлинского аэроузла, расположенных, во-первых, близко к фронту, а, во-вторых действовавших в любую погоду. Советские же боевые самолеты вынуждены были взлетать с грунтовых аэродромов, совершенно испорченных попеременными снегопадами и дождями. Но и эти раскисшие летные поля находились на удалении 120-140 километров от линии фронта.

Наконец, противник тоже не сидел сложа руки, а активизировался и усиливался: по данным разведки, на восточный фронт перебрасывались немецкие дивизии из центральных районов страны и с других театров военных действий.

"Если учесть, что многие из этих дивизий противник пополнил личным составом до нормы, а наши дивизии в среднем насчитывали тогда по 4000 человек, если учесть все те трудности, какие испытывали мы с подвозом боеприпасов, горючего и других материальных средств, а также временное господство в воздухе немецкой авиации, становится совершенно очевидным, почему для нас стало невозможным продолжение безостановочного наступления на Берлин, - резюмирует Штеменко. - Это было бы преступлением, на которое, естественно, не могли пойти ни советское Верховное Главнокомандование, ни Генеральный штаб, ни командующие фронтами".

Приказ из Крыма

Мемуары Штеменко - "Генеральный штаб в годы войны" - начали публиковаться в 1968 году, то есть через четыре года после скандальной публикации воспоминаний Чуйкова. И в них тоже явственно слышны отголоски спора между маршалами: Штеменко явно спорит с Чуйковым, хотя и не называет своего оппонента по имени. И в принципе, с аргументацией генштабиста, равно как и доводами Жукова, спорить не приходится. Были, безусловно, были у советского командования основания притормозить, отсрочить бросок на Берлин.

Два с половиной месяца задержки погоды, как говорится, не делали: исход войны в любом случае был совершенно ясен, предрешен. Конечно, на это можно возразить, что, позволив войне еще два с половиной месяца собирать свою кровавую жатву, увеличили количество ее жертв. На десятки, на сотни тысяч. Но, во-первых, кто знает, сколько жертв было бы, если бы битву на Берлин начали сходу, не обеспечив как следует фланги и стыки, не подтянув тылы и резервы, без надежной авиационной поддержки. Риски действительно были велики.

Во-вторых, взятие Берлина в тех условиях совсем не было тождественно концу войны. Собственно, даже два с половиной месяца спустя, несмотря на тотальное поражение Германии, полного тождества не случилось: берлинский гарнизон капитулировал утром 2 мая 1945-го, а капитуляция всех германских вооруженных сил произошла неделю спустя. И даже после этого на многих участках восточных, западных, северных и южных фронтов некоторое время продолжались бои.

А в феврале 1945-го временной разрыв между падением Берлина и падением Третьего рейха был бы, безусловно, еще больше. На тот момент рейх еще далеко не утратил способности к сопротивлению. Короче говоря, в этой части - лучше или хуже было бы в случае "планового", февральского наступления на Берлин - вопрос можно считать решенным. Лучшее - враг хорошего.

Однако остается еще вопрос, как и где принималось решение об остановке. Все обстоятельства, перечисленные Жуковым и Штеменко - и опасный "балкон" на северном фланге, и отставшие тылы и увязшая на грунтовых аэродромах авиация, и переброска подкреплений к противнику, и прочая, и прочая, - были налицо уже в начале февраля. Тем не менее оба командующие наступающими фронтами бодро рапортуют в Генштаб о готовности продолжать наступление и взять Берлин уже в текущем месяце. И Генштаб с ними совершено согласен.

Загадка еще ждет своих пытливых исследователей, но рискнем внести свою лепту в ее разрешение. Очень похоже на то, что память все-таки не подвела маршала Чуйкова, и "отбой" действительно был дан Сталиным, который позвонил Жукову 4 февраля из Ялты, где в этот день начался саммит "большой тройки" - конференция лидеров трех держав антигитлеровской конференции (проходила 4-11 февраля 1945 года). И вероятно, еще кое-кому позвонил.

Версия, пусть не подтвержденная документально, однако же документально и не опровергнутая. И главное - лишь она в полной мере объясняет внезапность, с которой изменились приоритеты и настроения командующих фронтами и руководства Генштаба. Это можно сравнить с резким торможением разогнавшегося железнодорожного состава. Впрочем, сравнение, пожалуй, хромает: поезд остановить, несомненно, легче, чем несущий на всех парах локомотив стратегического наступления.

Ну, а о том, по какой причине верховный "машинист" нажал на стоп-кран, и вовсе можно лишь гадать. Возможно, Сталин и впрямь вспомнил о варшавской катастрофе 1920 года - истории, в которой он сам сыграл не последнюю роль. И решил: береженого бог бережет.

А возможно, на какие-то тревожные мысли его навели разговоры со своими западными партнерами. Например, на мысль о том, что перед тем, как углубляться в Германию, надо полностью взять под контроль Польшу: мало ли, решат союзники воспользоваться суматохой и высадят десант "белополяков", посланцев лондонского эмигрантского правительства. И пиши пропали тогда планы по включению Польши в советский блок.

Но какими бы ни были предчувствия товарища Сталина, осторожность, судя по известным нам результатам, оказалась не лишней. Как минимум не помешала большим сталинским планам, а вполне возможно, именно она и обеспечила их успешную реализация.