«Мечтаю хорошо дышать»: юбиляр Муромов рассказал о самолечении, патриотизме и отказе от эмиграции в США

— Михаил, с каким настроением подходите к празднику?

— С радостным и веселым…

— Глядя на вас, не скажешь, что вам 75. Вы сами возраст ощущаете?

— Сильно — нет, не ощущаю. Сегодняшняя жизнь меня полностью устраивает: я работаю по желанию, концертов у меня достаточно. Недостатка в зрительской любви, к счастью, не испытываю.

— В шоу-бизнесе вы слывете хлебосольным человеком. Говорят, что праздники у вас всегда многолюдные, но и при этом душевные…

— Я не люблю приглашать гостей заранее. Обычно это происходит так: в день рождения мне звонят с поздравлениями. А я, уже зная, в каком месте буду отмечать, им говорю: «Приезжай по такому-то адресу». Считаю, что в этом плане все пошло от папы. У нас всю жизнь была толпа народа. Папа каждые выходные, на субботу и воскресенье, собирал компанию, и мы шли в турпоход с ночевкой. За это он получал, конечно, от мамы и от бабушки, главным образом. Но он все равно шел. Брал всех детей, кто хотел, из двух классов. Нас в итоге получалось по 12–15 человек… Я всегда говорю: «Спасибо моим родителям за все. Я им бесконечно благодарен». Кстати, есть две вещи, которые оставили в моей жизни серьезный след. Это турпоход и армия. Они научили меня организовывать себя в определенный момент, чтобы сделать что-то хорошее.

— Это нужное качество для артиста!

— Да, потому что моя расхлябанность мне мешала по жизни больше всего. У меня всегда был широкий охват достижения желаемого результата. Для кино я писал одну музыку, для театра — совершенно другую. Рок-марш — третья, попса — четвертая, романсы — пятая. Отовсюду прет. К сожалению, мой знак зодиака предполагает полный анализ и систематизацию, а также бессистемные действия. То есть я организовываюсь только в определенный момент. А так я шалопай, конечно. (Смеется.)

— Я так понимаю, что вы с юности мечтали стать большим артистом?

— У меня была с детства мечта — самому записывать. Когда появился первый магнитофон, где можно было с одной кассеты переписать на другую и добавить что-то свое, уже было счастье. Мне хотелось самому сочинять, записывать и исполнять, чтобы это слушали люди. Я, в принципе, всего добился, о чем мечтал. И в музыке, и в кино… Там, кстати, меня категорически не хотели подписывать в титрах как композитора…

— Почему?

— Не хотели - и все. Сначала хотели подписывать: «Музыкальное сопровождение — Михаил Муромов». Потом: «Музыка Михаила Муромова». «Мы же не можем написать: композитор — Муромов, — говорили они. — Он же не член союза композиторов. Если мы напишем так, то сразу поставим печать, что он композитор». В итоге, когда вышел первый фильм, где подписали, что Муромов — композитор, это стало моей первой серьезной победой.

— Вы окончили музыкальную школу по классу виолончели. При этом у вас диплом института мясной и молочной промышленности!

— Да, так вышло. Причем я сначала поступил в Московский химико-технологический институт имени Менделеева, а на втором курсе перевелся в институт мясной и молочной промышленности, который и окончил. У меня фундаментальное образование: школа, институт, аспирантура, армия… Параллельно шла фарцовка. Это было интересно — выйти на Садово-Кудринскую и прийти домой с парой тысяч рублей в кармане.

— А не пугал тот факт, что можно было вернуться не домой, а оказаться в тюрьме?

— Больше всего пугало, как на это будет смотреть мама, когда меня возьмут. Потому что она серьезный работник. В институте была заведующей кафедрой, председателем профкома. А тут сына взяли за спекуляцию. Хотя фарцовка — это далеко не спекуляция. Спекуляция — это скупка, создание дефицита и последующая продажа по завышенной цене. Какая же эта фарцовка?

— Где вы брали товар?

— У меня в коллективе играл японец на гитаре. Еще югослав пел. Это уже каналы поставки. А можно было еще, например, водолазки купить в Тбилиси по 18 рублей, а здесь их продать по 30 рублей оптом. Если ты продавал сто водолазок, то уже нормальная сумма получалась. Или можно было купить туфли в Ереване по 40 рублей, а потом прилететь сюда и продать их здесь по 100 рублей. Причем оптом. У меня всегда покупал и наш с вами, светлая ему память, приятель Юра Айзеншпис.

— Которого вы потом сделали свою продюсером!

— Он в тот момент вышел из мест не столь отдаленных. Мне его стало жалко. Я, кстати, жалею, что забрал его к себе. Потому что у меня был прекрасный администратор, директор Рафик Мазитов, который сейчас руководит группой «Казан Егетлэре» в Казани, которые мне, собственно, перевели «Яблоки на снегу» на татарский. Из-за того, что я взял Айзеншписа, появилась трещинка в наших отношениях. А Шпиц сразу попытался меня «швырнуть» по деньгам. Пришлось прижимать его к стенке, чтобы он все выплатил.

— Как так вышло?

— У меня было пять концертов в «Лужниках» с большой группой. Все выступления аншлаговые, полные «битки». А он мне начал говорить: «Здесь не так, тут не то». Не хотел мне отдавать нужную сумму, о которой мы договорились заранее. А я такой человек, что, если мы договорились, значит, отдай. Мы буквально две недели общались, после чего я ему сказал: «Юра, до свидания». Потом у него пошли «Технология», Цой…

— Вас, вообще, на деньги часто пытались кидать? Говорят, что в шоу-бизнесе это частое явление!

— Случалось. Хотя у меня очень редко. Ко мне внимательно относятся просто. (Улыбается.) У меня еще часто спрашивают: «А на вас бандиты наезжали в 90-х?» Да, были такие случаи. Я на интеллекте, в разговоре уговаривал людей, что они не правы. И получалось: тому есть свидетели.

— В какой момент вы проснулись знаменитым?

— В моей жизни такого не было. Первый раз я появился на экране, когда спел с Олей Зарубиной «Птица — Синее крыло». Она двадцать раз прошла в эфире. Помню, тогда меня узнали в продовольственном магазине. Тетушка увидела и сказала: «Вы же только что были на экране!» Я ответил: «Да, спел и за продуктами пошел». Потом у меня вышли песни «Флюгер» и «Метелица». Последнюю мы сняли в «Огоньке», но ее вырезали. Меня, обратите внимание, там в итоге так ни разу и не было.

— Почему?

— Не знаю, не было - и все. Лапин отрезал один раз, потому что у меня дождик елочный был похож на крестик. Тогда цепей на шее, которые есть сейчас, у меня не было. Я выступал с голой шеей. Для съемок «Огонька» завязал бантиком обычный елочный дождик и пошел на сцену. А получилось, что он смотрелся, как крестик. Лапин вырезал. А если он сделал это разок, то и дальше пошло: «Нет, нет, нет».

— Обидно было?

— Очень. Потому что я уже «зарядил» всех смотреть. Но 27 декабря мне сказали, что меня не будет. Я тут же поехал в Беларусь сниматься в кино. А до этого у меня вышла кассетка, где были и «Метелица», и «Флюгер»… И вот я иду по улицам, а из всех кабаков звучит: «А в степи метелица…» Я тогда подумал: «Не поставили меня в «Огонек», и не будет у вас хорошего номера». Мне помогало ленинградское телевидение и казахское. Они меня снимали, показывали… Потом появились «Яблоки на снегу». Пошли авторские серьезные. Тогда были хорошие авторские. Когда ВААП (Всесоюзное агентство по авторским правам. — Авт.) стало РАО, сразу в десять раз стало меньше денег приходить. И до сих пор мало платят. Правда, если их «дернешь», скажешь, что приду и проверю, то больше пришлют, а потом опять меньше становится.

— «Яблоки на снегу» вам написал Андрей Дементьев. Как вы на него вышли?

— Сначала он мне дал «Стюардессу». Я, помню, сделал катушку, которая называлась «Эстрада-82. Стюардесса». Она крутилась везде. Даже сейчас, когда работаю концерты, кто-нибудь да закричит: «Спой «Стюардессу». А уже потом Дементьев дал мне книжку со своими стихами. Мы с ним дружили, потому что жили рядом. Я на Большой Спасской снимал, а он в Астраханском переулке жил. Там, в этом районе, целый пласт был интересных людей: Мартынов неподалеку обитал, Ангелина Вовк… Когда мне Дементьев дал книжку, я сразу сделал восемь песен. Помню, как-то утром позвонил и говорю ему: «Дмитрич, вот, смотри, что получилось». И сыграл ему две песни: «Улетай» и «Яблоки на снегу». Причем в «Яблоках» изначально припева не было: я его сам сконструировал. Дементьев послушал и говорит: «Мишаня, «Улетай» — девятка, а вот «Яблоки» — десятка». И он оказался прав абсолютно.

— Он простой был?

— С нами, друзьями, очень простой. Кореш. Не знаю, каким он на работе был. Потому что работа у него была ответственная. А в жизни — простой. Мы с Аркашей Хораловым запросто приходили к нему в гости посидеть…

— А потом в вашей жизни появилась Лариса Рубальская, которая написала «Странную женщину»…

— Оля Молчанова нас познакомила. Тогда артисты у нее сидели дома, она любила кормить их ужином. Киркоров сидел у нее… Еще не коронованный, еще не Пугачев. И вот Оля перешепталась с Ларисой и дала мне написанные на бумажке, чуть ли не на салфетке, стихи… Я положил их в карман, вечером открыл дома и тут же сделал песню. Оказывается, Лариса эти стихи еще три года назад написала, многим показывала, но никто не сдюжил. А ведь это было готовое произведение! Странная женщина, странная…

— Вы считаете, ваша карьера складывалась так, как нужно? Или можно что-то подправить?

— Если бы вдруг я появился в «Огоньке» и меня бы в 1983-м начали катать по гастролям, думаю, меня бы «замылили». Тогда бы не было моих фундаментальных работ, например афганского цикла. А так, я был свободен, отключался от всего и садился работать. Бросил фарцовку всю совершенно.

— Почему?

— Я понял, что если занимаешься торговлей, то получается торгашеская музыка. Если присмотреться, то сразу видно, кто за деньгами пришел. У них все песни денежные. Они работают на коммерцию. Ко мне один поэт как-то приходил, он пару песен написал, которые попали в цель. «Вы знаете, я — молодежный поэт, — говорит он мне. — В день сочиняю 20 стихов». Я ему ответил: «Я тоже сочиняю. У меня иногда на рассвете так рифма льется. Правда, лень вставать и записывать. Но если встаю, записываю». Так что есть у меня стишата.

— Ваш афганский цикл, конечно, получился мощный. Как его приняли?

— Был случай интересный. В ЦК партии я ездил. Там сидело много деятелей: Тухманов, Лев Ошанин, Аедоницкий… Они все в сюртуках пришли, а я — в кожанке. Севрук (заместитель заведующего Отделом пропаганды ЦК КПСС. — Авт.) сидит и говорит: «А вы, молодой человек, чего сидите и все время молчите?». Я в то время был уже не молодой, но ему показалось, что молодой. «Вы знаете, если я буду много говорить, то мне все, кто здесь сидят, дороги не дадут совсем. А у меня ее и так нет». Он удивился: «Что такое?». Референт наклоняется и говорит: «Это человек, который «Афганистан» написал и награждается орденом». Он говорит: «Так что же вы сидите и молчите? С вашими песнями в атаку люди идут! Они поднимают народ! На бумаге мне все изложите, разберемся!»

— Изложили?

— Изложил и уехал на две недели на лыжах кататься. Приезжаю, и выясняется, что уже пару человек в архив работать отправили. А меня вызвал к себе первый заместитель председателя Комитета по телевидению и радиовещанию Кравченко. Мы сидим, разговариваем, а в этот момент ему звонит главный редактор музыкальных программ на ЦТ Людмила Кренкель. Тот включил на громкую связь и ей говорит: «Вы извините, у меня Муромов сейчас сидит, мы с ним разговариваем». Та в ответ: «Муромов? Это ужасно! Как вы можете с ним разговаривать! Богословский против него, Фельцман — тоже».

— А почему они были против вас?

— Потому что все ячейки заняты, а тут появляется новый автор, которого надо в рапортичку заносить. У меня к тому времени уже где-то 700–750 рублей авторскими выходило. Это очень приличные деньги. Помню, Шаферан мне сказал: «Знаешь, когда у тебя авторские за 1000 перевалят, познакомлю тебя с дочкой».

— Познакомил?

— Нет, он пошутил так. Он смешной, весельчак такой. Любил шутить.

— Наверное, неспроста. Потому что женским вниманием вы никогда не были обделены…

— Не жаловался.

— Сколько раз любили по-настоящему?

— Раз тридцать точно. (Улыбается.) Я сильно влюбчивый был. В молодости вообще не оглядывался.

— В работе это помогало?

— Нет. Когда я стартовал, я выключил телевизор и встречался только по делу.

— Сейчас вы завидный холостяк. Как думаете, в вашей жизни еще может случиться официальный брак?

— Думаю, что нет. У меня есть хорошие, крепкие подружки. Мне хватает. Я, кстати, был официально женат всего один раз. Остальное — домыслы желтой прессы.

— Вы сейчас активно появляетесь на ТВ. Зрители отмечают, что вы в хорошей форме. Что делаете для этого?

— Приседаю, отжимаюсь. Резиночку тяну. Гирями не занимаюсь, у меня их нет. А вот резиночки разные есть. Еще за дыханием очень слежу. Если я, например, две минуты могу сидеть без дыхания — это хорошо. Если продышаться и три минуты просидеть — вообще отлично.

— Кто вас научил так задерживать дыхание?

— Я же пловец. И вообще, считаю, что самое главное у человека — это дыхание. Наши люди не умеют правильно дышать. Большинство во время дыхания используют только тридцать процентов возможностей легких. Дышат, как зайчата. А дышать надо хорошо, тогда обмен веществ будет хороший. Еще у меня питание правильное. Я ведь в институте сдавал теорию питания. Знаю, что и как нужно есть.

— Еще я слышал, что вы можете лечить разные заболевания?

— Да. Я самолечением занимаюсь. Хронический тонзиллит себе вылечил. Бурсит был у меня сильный — врачи пытались начинать резать. Я говорю: «Нет, я сам залечу». И получилось. Я вообще отношусь к себе бережно.

— Это вас ваша подруга Джуна научила?

— Неизвестно, кто и кого из нас чему научил. (Улыбается.) Хотя она, конечно, образованнейшим человеком была.

— Рано ушла только…

— Я считаю, что ее «ушли». Но она сама в последние годы, конечно, немножко в депрессивном состоянии была после гибели сына. Я видел похороны ее. Ужасно наблюдать, как все шныряли, половину потом утянули. А потом на всех застольях произносили тосты.

— Михаил, не могу не спросить у вас о патриотизме. Вы никогда не скрывали своих взглядов, даже в те моменты, когда это считалось не модным!

— Да. Я патриот. Меня уговаривали в свое время уехать в Америку. Даже невесту подобрали национальную, чтобы жениться на ней, а потом развестись. Я говорю: «Извините, для меня важнее байдарка и лесные массивы российские». А потом я утвердился в том, что был прав. Когда приехал уже позже в Америку, понял, что мне там скучно. Америка — скучная страна. В Польше, куда я в институте ездил в студенческий отряд, еще было ничего, весело. Но и то, чуть шаг в сторону - сразу вопросы: «Сколько стоит?» Я такое не принимаю, мне это неприятно.

— Запад сейчас активно противостоит России…

— Им не нравятся наша сила, русский дух. «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет», помните? И они меркантильные, а мы другие.

— Не все ваши коллеги так рассуждают. Многие в непростой момент уехали…

— Мне они чужды. Это народ, который так легко отказался от родины… Значит, в них давно червоточинка внутри сидела. Но они ее скрывали… Видимо, шпионы они все.

— Михаил, не могу не спросить у вас. О чем сейчас мечтаете, в свой юбилей?

— Я знал, что такой вопрос будет. Мечтаю отсортировать свои стихи, сесть и написать хотя бы пару новых картин. А так… Продолжать хорошо дышать мечтаю.