Константин Хабенский: не то время, чтобы бегать между струйками

Еще летом я снялся в новых "Бременских музыкантах". Картина выйдет в прокат 1 января. У меня роль Сыщика. Собралась замечательная актерская команда. Маша Аронова, Сережа Бурунов… Тихон Жизневский играет Трубадура. Часть исполнителей не могу назвать, поскольку продюсеры не давали пока разрешения говорить, кто скрывается под масками Осла, Петуха, Собаки и Кошки — не Кота.

Ну а прекрасные песни Геннадия Гладкова, к сожалению, недавно покинувшего нас, все, конечно, узнают.

— Выход в прокат 1 января — попытка повторить успех "Чебурашки"?

— Не ко мне вопрос. Я свою работу выполнил.

Кроме того, будущей весной выйдет фильм "Сто лет тому вперед", вариация на тему Алисы Селезневой.

Словом, у меня пойдет одна премьера за другой, правда, пока в микродозах.

Честно скажу, надеялся, моя персональная мхатовская кинопауза будет покороче. Понимал: перерыв в съемках неизбежен, иначе не смогу ничего понять в театре. Вот совсем ничего! Сказал себе: на время — стоп. Но рассчитывал вернуться в кино месяцев через шесть — восемь, а возвращение начинаю лишь сейчас.

Конечно, хочу сниматься. Даже не пытаюсь скрывать этого.

— И в сериалах?

— Не гнушаюсь. Как раз рассматриваю сейчас два хороших варианта. Полный метр и большой сериал.

Если все сложится, начну зимой.

— Теперь в театре возьмете паузу?

— Нет, хочу совместить одно с другим. Поэтому и планирую, чтобы съемки шли не параллельно, а друг за дружкой. Последовательное соединение полупроводников…

Да и от административной работы в театре меня никто не освободит.

Еще весной рассказывал вам, что как-то сел и посчитал: с ноября 2021-го по июль 2022-го, лишь за первый свой сезон, провел более 360 встреч. Можете себе представить? До сих пор с трудом верю в цифру. Наверное, никогда в жизни столько не общался! Договаривался, планировал, придумывал, убеждал… И так — по кругу. Это были не только сотрудники и актеры МХТ или приглашенные режиссеры. Деловые встречи, связанные со спонсорами, новыми проектами.

Как, извините, тогда не треснул, не знаю. Сделал вывод: надо сокращать контакты. Иначе попросту нельзя. Поэтому теперь, если понимаю, что идет перебор по внешней активности и количеству встреч в день, говорю: стоп-стоп-стоп, переносим, убираем, отменяем.

— Вы интроверт?

— Я разный. В какой-то момент могу быть и душой компании, но чаще предпочитаю отдать знамя другим. В нынешней ситуации в МХТ я не мог многое делегировать или передоверить, сам разбирался, вникал.

— На кино времени у вас не оставалось, но для съемок в рекламе его находили.

— Думаете, подловили, да? Отвечу.

Давно понял: лучше сняться в телерекламе, чем зарабатывать деньги, играя в плохих фильмах. Для себя решил, что так будет честнее по отношению к профессии.

— Но все-таки статус худрука МХТ, по сути, главного драматического театра страны, а тут, извините, какая-то банковская карта…

— Нет-нет, давайте объясню еще раз. Полагаю, мое личное участие в рекламе не может уронить ничей статус. Раньше я тоже рекламировал банки, и теперь ничего глобально не поменялось. Возглавив МХТ имени Чехова, я не сделался талантливее или умнее, остался прежним.

Да, должность накладывает определенные обязательства — глупо спорить. Именно поэтому с некоторых пор стараюсь много не болтать.

С руководителем спецпроекта "Первые лица" Андреем Ванденко

© Валерий Шарифулин/ ТАСС

— Наверняка встречали в СМИ и соцсетях скептические комментарии в свой адрес после назначения худруком?

— Да, конечно. И прекрасно понимаю природу сомнений. Мне тоже до последнего момента казалось, что МХТ должен возглавить человек с управленческим опытом.

— Это выглядело бы логично.

— Когда мне предложили должность, рефлексия не развеялась, но перебороло желание сделать что-то полезное для театра. Та малая толика мудрости, которую обнаружил внутри себя, пыталась сказать: не надо, откажись. Однако было бы непростительно упустить шанс попробовать. Ситуация вынуждала. В театре, будем откровенны, обстановка в последние годы складывалась не самая веселая. И по премьерам, и заполняемости зала, и по атмосфере в труппе. Это чувствовалось.

— Вы же сами когда-то говорили, мол, менеджер из меня нулевой.

— И сейчас продолжаю повторять. Однако я учусь, параллельно подбирая в команду людей умнее себя. Чтобы прислушиваться к их мнению. Они и должны подсказывать, как сделать лучше.

— Но сравнений с Табаковым вам не избежать.

— Понимаю. Но стараюсь не думать об этом. Какой резон? Бессмысленно пытаться подпрыгнуть, чтобы встать вровень. Глупая трата времени. Стремлюсь делать так, чтобы не было стыдно перед памятью Олега Павловича и его друзьями, которые еще живы. Не все получается, что совершенно нормально и естественно. Должно пройти какое-то время.

Сегодня главное — не потерять чувство юмора и самоиронии. И в актерской профессии это важно, но здесь, в кресле худрука, становится, пожалуй, ключевым.

— Известным актерам позволено больше, чем прочим смертным. В том числе в праве на риск и ошибки. Популярному артисту в должности худрука сразу голову не снесут.

— Не думаю, что за мной зарезервировано право на амнистию. Но проверять не тороплюсь.

— А длину поводка?

— Знаете, я, как, кажется, и вы, пребываю в иллюзии свободного человека.

О сухих и мокрых, улыбке, иллюзии свободы, благотворительности и страхах

— Мы с вами ходим пока вокруг да около, изъясняемся экивоками, как и положено во времена компромиссов, но я все же хочу задать конкретные вопросы.

— Давайте. Но, кстати, готов поспорить относительно того, какое сейчас время.

Недавно оказался в компании людей, которые старше, умнее, талантливее, богаче меня (все эти составляющие вместе). Был задан вопрос: что за эпоха нынче на дворе. И я, особо не думая, вдруг сказал: самая честная и определенная.

— Объясните.

— Раньше можно было попытаться проскочить между струйками, а теперь точно не получится.

Либо ты сухой, либо — мокрый.

— А вы какой?

— Мокрый, конечно. Меня уже окатило с головы до пят.

— Стоило оно того?

— Потом об этом подумаю. Потом! А сейчас отвечу очень просто: для меня не стали неожиданностью слова о каких-то моих поступках. Прекрасно отдаю отчет в том, что делаю и ради чего.

Другой вопрос, что, прежде чем совершить тот или иной шаг, я долго мучился и размышлял. Как любой нормальный человек. Но, приняв решение, уже не колебался.

Скажу еще одно. Это говорил и труппе, когда собирал ее. Фактически мы живем в одном доме, проводим здесь много времени, возможно, лучшие минуты, часы, дни жизни. Нас никто не заставлял сюда идти, не гнал палкой. Нам тут нравится. Если же кому-то стало нестерпимо холодно, это не значит, что он может взять кресла из зрительного зала и развести костер в фойе. Сначала надо поинтересоваться мнением других людей, тоже живущих в этом доме, холодно им и готовы ли они греться таким образом.

Мне кажется, всем артистам полезно время от времени перечитывать "Этику" Станиславского. Там многое сказано между строк, в частности про сохранение рабочего климата внутри коллектива.

— Вы говорили весной и повторили сейчас, в ноябре, что живете в иллюзии свободы. За полгода, по-вашему, ничего не поменялось?

— Конечно, многое стало иначе. Я же вижу, что происходит вокруг.

— И?..

— Продолжаю убеждать себя. И работать. Мы все скрываемся в этом. Работа позволяет не потерять смысл жизни, сохранить любовь к делу, которому служишь. Если это уйдет, можно закрывать лавочку и расходиться по домам. Наверное, скажу банальность, но воспринимаю наш театр как островок, где мы согреваем друг друга шутками, заботой. По-другому нынче нельзя.

— Опять не понимаю.

— Улыбаюсь ситуации и себе в ней. Это приобретенный инстинкт, прежде у меня его не было.

— Речь про самосохранение?

— Или делосохранение. Не знаю, как иначе сказать, чтобы стало яснее. Наверное, одно от другого сейчас сложно отстегнуть.

— Смотрел недавно беседу вашего коллеги и, думаю, в каком-то смысле учителя Константина Райкина…

— В прямом смысле учителя.

— Райкин говорил, что умеет льстить и улыбаться даже неприятному ему человеку ради достижения нужного для дела результата. Интервьюер Forbes Антон Желнов не стал развивать тему, а меня царапнуло. Вы в схожей ситуации как себя ведете?

— Хорошо понимаю Константина Аркадьевича, поскольку проделывал все это и буду делать ради своего благотворительного фонда. Что касается театра, пока так не получается. Но здесь ключевое слово "пока".

Наверное, придется овладеть искусством политеса. Прежде не сталкивался с ним, старался избегать скользких ситуаций, не ходил, куда не хотел. А сейчас мне надо бывать везде.

— Но вы и раньше могли прийти в Кремль со значком "Дети вне политики", заявив тем самым свою позицию.

— Было. Но тогда я отвечал за себя и за фонд. Теперь немного иная ситуация.

— Райкина спросили и о том, не стал ли уже коридор между безрассудством и подлостью?

— Могу лишь повторить: сохраняю иллюзию, что для меня он не сузился.

— Иллюзия — слово лукавое, за ним же можно спрятаться.

— Но мне действительно так кажется.

— Вы честны с собой?

— Стараюсь. И очень расстраиваюсь, когда не получается реализовать намеченное. По политическим причинам, идеологическим или каким-то еще. При этом у нас сложилась правильная атмосфера в театре. Это не мое наблюдение, не я сформулировал, другие заметили и рассказали. И дело не в каких-то победоносных премьерах или сногсшибательных провалах — нет. Сложился коллектив, мы хотим быть вместе в это сложное время.

У нас в стране (да и в мире) каждый квартал или полгода происходят события, переворачивающие все вверх ногами. Нужно опираться на твердую почву. МХТ такой.

© Валерий Шарифулин/ ТАСС

— Много людей, с которыми вы можете сегодня откровенно говорить о политике?

— Наверное, два человека. Те, которые реально понимают в этой теме.

— Что страшит лично вас?

— В общем-то, все просто и банально. Например, боюсь болезней, которые могут сильно испортить жизнь не только мне, но и близким людям. Не хочу никому быть обузой.

— После ухода из жизни вашей первой жены прошло более 15 лет. Правда, что время лечит?

— Наверное. Но фантомные боли остаются, привыкаешь жить с ними. Если опустить руки и впасть в уныние, это никому не пойдет на пользу. Я так думаю.

Строго говоря, и мой благотворительный фонд вырос именно из того времени, из ситуации с Анастасией.

— Скольким онкобольным вы помогли?

— У нас под опекой не только те, у кого обнаружен рак, но пациенты с тяжелыми поражениями головного и спинного мозга. Могу запутаться в цифрах, лучше проверить по бумагам… Читаю: "Фонд оказал адресную помощь четырем с лишним тысячам детей, свыше 11 тысяч юных подопечных и членов их семей при поддержке фонда приняли участие в реабилитационных программах и проектах. Более 9 тысяч врачей участвовали в различных семинарах по повышению квалификации. Осуществлено 179 поставок современного высокотехнологичного оборудования, расходных материалов в 11 медучреждений Петербурга, Москвы и Екатеринбурга…"

— А в деньгах?

— Точную сумму по памяти не назову, в этой справке она не указана, но, по-моему, мы собрали три с половиной миллиарда рублей. Неплохо, да? Сейчас в фонде трудятся 44 человека. Плюс я, 45-й. Работаю без денег. Бездельник. Сам себя так называю.

— "Безденежник" звучит получше.

— Принимается.

— Спрашивал об этом Юлию Пересильд, у которой тоже свой благотворительный фонд: не притупляется ли в кризис в людях боль и эмпатия, не пропадает ли сочувствие?

— Отвечу так: крупных финансовых доноров всегда было не слишком много, сейчас они не то что сбавили обороты, но точно не увеличили помощь. А обычные люди, от которых получаем около двух третей всех собираемых средств, наоборот — стали жертвовать деньги еще активнее.

Тенденция наметилась, как ни странно, в пандемию. С другой стороны, может, это и закономерно. Всех заперли по домам, бесконечная беготня закончилась, появилась возможность задуматься о смысле жизни, задать себе вопрос: куда идем, зачем. И в конце 2020 года случился неожиданный скачок. Мы опасались, что придется пересмотреть планы, ужаться, отказаться от каких-то программ фонда, но оказалось, наш бизнес-план перевыполнен. С того момента пошел новый подъем.

— Каков средний чек переводов?

— Его нет. От 50 рублей до сумм с шестью нулями.

О "Мефисто", амбициях, потрясении Мамоновым, космосе и тех, кого не хватает

— И еще из разговоров с вашими коллегами. Интересовался у Константина Богомолова, который рулит на Бронной. Нет ощущения, что российский театр превратился в пространство протеста?

— На мой взгляд, он во все времена находился в таком состоянии. В теплые и сытые годы позволял себе слегка расслабиться, а потом опять уходил в эзопов язык и подстрочник, чтобы транслировать зрителю какие-то мысли и скрытые смыслы. Обязательно находятся один-два театра, которые передают даже больше, чем написал автор. А остальное во многом зависит от зрителей: поймут ли посланное им обращение, нужно ли им это. Не все идут за подобной информацией. Но такие театры будут всегда.

— МХТ — один из них?

— Посмотрим, посмотрим…

— Но вы такую задачу ставите?

— И когда работал в Питере, и здесь, в Художественном театре, эта история была — и про между строк, и про эзопов язык. Хотя играть вчистую, без подтекстов, иногда тоже правильно, получается очень мощно, и зритель это считывает. По крайней мере, здесь, в МХТ.

— У вас в репертуаре остается спектакль "Мефисто", поставленный Адольфом Шапиро в далеком 2015 году к юбилею Победы. Фабула: талантливый актер мог бежать из скатывающейся в диктатуру и террор страны, но остался и возглавил театр, пойдя на сделку с совестью. Конформизм обернулся трагедией.

Вам никого не напоминает главный герой по имени Хендрик?

— Понимаю, о чем вы… Возможно, внешне все выглядит именно так.

Глупо спорить: чтобы сохранить жизнь в МХТ, какие-то компромиссы мною уже были сделаны, но... Мы отсюда уйдем, а стены останутся. Придут другие люди и наполнят их новым содержанием. Или не наполнят...

Будет ли финал трагическим? Не знаю. Давайте сначала доживем до него.

— Как худрук вы можете закрыть спектакль до премьеры, если что-то не понравилось?

— Такое право было у Олега Павловича. Сейчас закон не позволяет. Я обязан отчитываться о деньгах, потраченных на постановку. Поэтому лучше корректировать на этапе репетиций. Были ситуации, когда влезал, понимая, что у режиссера творческий затык. Но поправлял аккуратно, не меняя авторский рисунок и трактовку, лишь подсказывая коллегам, как лучше, выгоднее вести линию. Я учу и сам учусь. Постоянно.

— Позволяете себе командный тон?

— Мне кажется, лучше объяснить, четко вложить в уши, глаза и сердце, чем наорать. И мат не использую. Ни на сцене, ни в жизни. Не люблю. Мне хватает запаса слов.

Если же человек не понимает нормальную речь, проще распрощаться с тем, кто не слышит или не хочет этого делать.

— Умеете расставаться?

— Очень тяжелая для меня история. Но неприятную новость говорю всегда сам, не делегирую другим.

И обязательно даю шанс исправить ситуацию.

— Даже в случае с предательством?

— Знаете, до последнего времени — да, давал. Но потом понял, что честнее отрезать сразу, не тянуть. Предавший раз через какое-то время может повторить то же самое. Это уже в генах, в крови. Поэтому сейчас, сталкиваясь с малейшей подлостью, понижаю уровень доверия к человеку. При этом мы можем продолжить работать вместе, заниматься общими проектами, но буду знать, каким количеством информации — душевной или деловой — делиться.

— Чего прощать нельзя?

— Мне кажется, можно все. Хотя… Сложный вопрос. Наверное, убийство.

Меня за это часто ругают, я всегда пытаюсь зайти на противоположную сторону, чтобы понять, чем руководствовался другой человек в своей трусости, предательстве… Это актерская манера. А может, и христианская... Тут все переплетается.

Словом, даже убийство убийству рознь. Хладнокровному, расчетливому лишению жизни нет оправдания. Для остального можно найти причины, объясняющие, почему это было сделано, и простить. Мне так кажется.

— Два года — срок небольшой, тем не менее замечаете в себе какие-то перемены?

— Не задумываюсь об этом, нет желания копаться. То, чем мы сейчас занимаемся, столь масштабно и огромно, что важно самому не испугаться и двигаться дальше. Давно открыл, что, в принципе, можно сделать все, только не нужно бояться.

Досадно, когда приходится отвлекаться на всякую ерунду.

— Как считаете, у худрука должны быть режиссерские амбиции?

— Мне удалось поработать с парой-тройкой настоящих профессионалов, прекрасно знаю, что это за ремесло. Тяжелое и часто неблагодарное.

— Уже в этом сезоне можете дебютировать?

— Начнем репетировать весной, а выпустим, думаю, следующей осенью. Но в любом случае начнем.

Чувствую, должен выпустить это из себя, не держать внутри. Поскольку творческое бульканье в глубине продолжается, воспользуюсь служебным положением, чтобы наступила определенность. Как говорил Михаил Михайлович Жванецкий, мы имеем то, что охраняем…

Либо пойму, что больше не надо лезть в режиссуру, и закрою тему, либо заставлю окружающих признать: смотрите-ка, оказывается, у него и это получается.

Пока не попробую, ничего не смогу сказать наверняка, хотя опыт моих коллег, перешедших из актерства в режиссуру, показывает, что каких-то больших творческих побед не случилось. По крайней мере, я не видел. Вполне допускаю, что пополню их ряды.

— Тогда зачем множить сущность?

— Отвечу. А зачем я делал моноспектакли, идя на риск? Зачем вписался и снял фильм о концлагере в качестве дебюта? Зачем переезжал в свое время из Питера в Москву? Зачем создавал благотворительный фонд? Зачем совершил еще много того, без чего мог бы спокойно жить?

Это к вашему вопросу о круизе из Астрахани в Казань. Специально маршрут не выбирал, но почему-то и в том случае пришлось плыть против течения. Видимо, так было нужно. Еще есть что-то внутри, не дающее покоя. Когда это перестанет будоражить, угаснут какие-то мои фантазии, создающие — в хорошем смысле! — проблемы и семье, и театру, пойду и займусь чем-нибудь другим. Но пока живу так.

— Вы не сказали, что собираетесь ставить в МХТ.

— Я суеверный человек. Не стану озвучивать несделанное. Но, конечно, это будет близкое и хорошо знакомое Художественному театру название.

— Себе роль найдете?

— Нет. Повторяю, знаю, что такое действительно хороший режиссер. Очень надеюсь пройти через эту воду. Ведь есть иной уровень режиссуры — актерский. Когда, по сути, играешь роли вместе с коллегами и выстраиваешь нечто похожее на спектакль по мотивам того или другого произведения.

У настоящих больших мастеров свой взгляд и на актеров, и на то, что происходит на сцене. Да, мне повезло с ними работать и кое-чему научиться. Но это не значит, будто я стану таким же.

Проверю. Думаю, это нормальный этап. Пойду дальше в новом направлении или вернусь к профессии, которая написана в дипломе: актер театра и кино.

Пока снял лишь "Собибор" и считаю, что сделал его на 95% своих тогдашних возможностей. Больше про кинематограф на тот момент я ничего не знал. Выжал из себя практически по максимуму. В итоге набрался огромного опыта, сев в кресло режиссера и доведя историю до лонг-листа "Оскара".

И на том этапе меня уже ждали кое-какие открытия.

© Валерий Шарифулин/ ТАСС

— Приятные?

— Нет. Понял, что везде все устроено одинаково. Почему-то думал, оскаровские академики особенные, они бережно, щепетильно и трепетно относятся к возложенной на них ответственности… Оказалось, я глубоко ошибался.

Для меня самым честным остался фестиваль "Кинотавр". По крайней мере, голосовавшие там люди хотя бы посмотрели конкурсные картины…

— У вас когда-нибудь возникало желание оставить ремесло?

— Однажды было. Увидел, как работает Петр Мамонов в фильме Павла Лунгина "Остров". Это больше, чем роль в художественной картине. Был потрясен. Помню, вышел из кинозала с вопросом: а что я делаю в профессии?

— Чем себя утешили?

— Стал работать. Еще упорнее. Но то ощущение не забыл. Буквально по голове ударило.

— Вы были знакомы с Мамоновым?

— Может, где-то пересекались. Разово. Но это не знакомство.

Испытал хорошую зависть. Белую. Когда вижу крутую работу коллег, для меня это повод что-то перенять у них, извините, даже своровать для себя, примерив и присвоив какие-то приемы. В этом на самом деле нет ничего зазорного или позорного. Часть профессии. А на Мамонова я смотрел и наслаждался.

— Спрашивал вас весной, не было ли идеи объединить два Художественных театра в один.

Не сожалеете, что чуда не случилось?

— И тогда вам отвечал, что не ставил перед собой такой задачи. Да и никто всерьез не обсуждал тему единения. Развод в 80-е годы получился бурным и эмоциональным, расколотое точно не собрать в целое. Да и не нужно, если говорить откровенно. Из общего осталась лишь история, настоящее у двух театров совершенно разное. Что и к чему присоединять?...

Я ведь рассказал вам малую часть того, что мы сделали при подготовке к юбилею. Например, слетали на Байконур и выступили перед коллективом космодрома. Марина Брусникина подготовила, на мой взгляд, прекрасный музыкально-поэтический вечер под названием "Смотришь в небо и видишь — звезда". Получилось по-настоящему вкусно. Чуть дополним программу и на День космонавтики сыграем большой концерт для тех, кто работает в ЦУПе и ни разу не смог побывать на Байконуре.

Мало того, готовимся поехать на космодром Восточный, там выступить.

15 сентября мы провожали Олега Кононенко и Николая Чуба в полет на корабле "Союз МС-24". В свою очередь 26 октября ребята с орбиты поздравили МХТ со 125-летием. Это было искренне, не для галочки, а абсолютно по-человечески.

Но главное потрясение ждало меня потом. Конечно, знал, что где-то существует орбитальная станция, на ней летают космонавты, но это было холодное понимание предмета. Теперь же увидел, как куда-то ввысь запускают двух знакомых мне людей, они стартуют на ракете весом 300 тонн, и с ними на орбиту отправляются наши маленькие чайки, которых мы передали в качестве индикаторов невесомости.

Космонавт Олег Кононенко получает индикатор невесомости в форме чайки от Константина Хабенского на сцене МХТ им. Чехова, 11 июля 2023 года

© Артем Геодакян/ ТАСС

Потом я стал думать, что станция каждые полтора часа делает оборот вокруг Земли… Вернувшись в Москву, вышел на балкон покурить, и вдруг меня прибило. Осознал, что в эту минуту Олег и Николай могут, образно говоря, пролетать надо мной. Понимаете, для меня это стало личной историей. Где-то в космосе в течение года будут находиться люди, которых я знаю. Очень странная эмоция.

— Позитивная?

— Но и тревожная одновременно. Ее трудно положить на определенную полочку…

А через неделю, может, дней через пять после нашего возвращения с Байконура я отыграл спектакль, сидел в гримерке, приходил в себя, когда вдруг раздался звонок с неизвестного номера. Обычно не отвечаю, чтобы время не тратить, а тут почему-то взял телефон. Звонил Олег Кононенко с космической станции, спрашивал, как дела. Мы поговорили минуту, и он сказал, мол, извини, вылетаю из зоны приема.

Это было нечто невероятное. Думал, такие чудеса лишь в кино происходят. Оказывается, нет, бывают и в реальной жизни. Со мной вот случилось.

— Отличная история. А чем еще живете вне театра? Какие мысли вас занимают?

— Честно? Мечтаю попариться в своем загородном домике. Там, на природе, сейчас по большей части проживает мама, я иногда заскакиваю, но это удается, дай бог, раз в квартал. Такая скромная у меня мечта. На даче действительно очень хорошо. Сам все придумывал и реализовывал, выстраивал чертежи и облагораживал…

— С размахом сделали, дорого-богато?

— Нет-нет-нет! В свое время у меня был прекрасный сруб на берегу озера в псковской деревне недалеко от Михайловского. Один минус — 650 километров от Москвы, понял, что туда не наездиться, и отдал за символическую плату в хорошие руки. В доме должны жить люди.

Примерно по такому же принципу построил и здесь.

— Далеко от Москвы?

— Час езды. Вроде рядом, но времени не хватает.

В баню нельзя вбежать на пять минут. Целый ритуал, обряд. Надо приехать, убрать телефон подальше, походить не спеша, извините, даже потупить, ничего не делая… Расслабиться, словом.

— Для этого компания нужна?

— Когда-то ездил с друзьями, заваливались гурьбой, веселой компанией, а теперь мне и одному хорошо. Научился ценить моменты, когда можно ни с кем не разговаривать.

— Горизонт планирования у вас какой?

— Жизнь показала, особенно начиная с ковида, что есть планы А, В и С, но можно жить и без них, в свободном полете.

Тем не менее пытаюсь планировать на два года вперед, а там — как получится.

— Кого вам больше всего сегодня не хватает?

— И тут все просто. Скучаю по тем, кто физически ушел от нас. Остальное поправимо. С живыми смогу найти общий язык. А тех, кого нет, уже не вернуть, с ними не договориться...

— Одно имя назовите. Кто ваш камертон, по кому себя настраиваете?

— Папа. Другого такого человека нет. У мамы всегда была совсем иная функция. Папа задал вектор, даже голос передал мне. Нас часто путали по телефону, когда был студентом. Из-за схожести голосов папа в свое время выслушивал много интересных шуток в мой адрес.