Встречу Жасур Хамдамов назначил в питерском ресторане, где работает шеф-поваром.
— Вас уже ждут, — указал бармен на молодого человека, который ждал меня за столиком в углу зала.
— Не может быть! — не поверила я своим глазам.
Передо мной стоял здоровый мужчина с модной прической, бородкой, в стильной одежде. А где ожоги? Где обезображенное лицо? Жасур выглядел как с картинки модных журналов.
— Это результат огромной работы, — немного смутился молодой человек.
«Прощайтесь с сыном»
Вернемся в 2007 год. Вот как СМИ описывали трагедию: «После того как Жасур переступил порог сауны, раздался взрыв. Родные кинулись на помощь. Застали подростка с горящими на голове волосами. Мама набросила на его голову полотенце, и все побежали прочь из дома. Несколько сотен метров со всеми бежал Жасур. Вызвали «скорую», которая доставила парня в больницу. Родители не отходили от кровати сына в реанимации. Отец сидел у изголовья кровати и молился о том, чтобы сын выжил».
А вот как тот страшный день вспоминает сам Жасур:
— Я был в одних трусах. У меня обожгло все тело. Лоскуты кожи на ладонях висели, но я ничего не чувствовал. Видимо, организм пребывал в шоковом состоянии. Больше я переживал, что стою голый перед мамой. Волновался, что меня не примут ни в один университет. Ведь известно, что встречают по одежке. Амбиции у меня были ого-го, я собирался поступать в Институт международных отношений…
Жасур помнит, как после ожогов босиком шел через огород до дома. Под ногами лед, снег. Ноги мерзли.
— Дома меня положили на кровать. Очень хотелось пить. Приехала бригада врачей. Я еще был в состоянии флиртовать с медсестрой. Как говорится, перед смертью не надышишься. Потом меня погрузили в «скорую», ввели какие-то лекарства, и я уснул.
В больнице родителям сказали: «Приходите через три часа, прощайтесь с сыном».
Лучшие врачи Санкт-Петербурга собрали консилиум. Профессора сошлись во мнении, что такие пациенты не выживают. Правда, добавили: если в течение трех дней парень не умрет, то шанс на спасение появится.
«Жасур лежал в бинтах, ни на что не реагировал. Он был подключен к аппаратам, поддерживающим работу жизненно важных органов. Лечение требовало колоссальных средств: в день на лекарства уходило по 60 тысяч рублей. Мы стучали во все двери, обращались во все инстанции, и, слава богу, нам помогли», — рассказывал отец пострадавшего журналистам.
«Тело было атрофировано»
Очнулся Жасур через месяц.
— Все это время я находился в полубессознательном состоянии, под обезболивающими. Глаза были зашиты, чтобы роговицы не высохли. Жил будто во сне, хотя разговоры вокруг слышал.
Проблемы возникли при восстановлении кожи.
— Обычно неповрежденную кожу пересаживают на поврежденные участки тела. У меня целыми оказались лишь 2 процента: осталась тонкая полоска на бедре — от резинки трусов — и немножко кожи уцелело на голове. Этого оказалось мало для пересадки.
Тогда Институт цитологии в Петербурге взялся разрабатывать для Жасура стволовые клетки, которые являются эквивалентом человеческой кожи.
— Благодаря мне специалистам выделили средства на разработку, изучение стволовых клеток, — продолжает собеседник. — Я был одним из первых пациентов, на котором испытывали этот метод. Помню, мне потихонечку закрывали поврежденные участки тела, наращивали тоненький слой кожи. На это ушло около пяти месяцев. Кожа ведь является защитным слоем. В противном случае любой микроб, который попадает на часть тела, может привести к летальному исходу.
По словам лечащего врача, за полгода нахождения в отделении реанимации и интенсивной терапии Жасур перенес пневмонию, сепсис (заражение крови), полиорганную недостаточность (нарушение деятельности сразу несколько жизненно важных органов).
— Я провел много времени в неподвижном состоянии, и тело атрофировалось. Не получалось пошевелить ни руками, ни ногами. Сидеть не мог — испытывал жуткие боли, когда меня сажали на 10 секунд. Молчу про то, чтобы встать. Еще я не разговаривал, потому что все время находился на ИВЛ. Мне казалось, что я разучился самостоятельно дышать. Задыхался, когда вынимали трубку…
Жасуру требовалась длительная реабилитация, которую российские специалисты не могли предоставить: технологии отсутствовали.
Тогда родители пострадавшего обратились в реабилитационный центр для ожоговых больных в Бостоне. Деньги на реабилитацию подростка собирали всем миром. К помощи подключились звезды шоу-бизнеса, актеры, политики. Набрали порядка 60 тысяч долларов.
Для транспортировки пациента выделили специальный самолет. В Бостон Жасура сопровождала бригада врачей.
«Терапевт играла мне на гитаре»
— В американской клинике вокруг меня всегда было полно персонала, — вспоминает Жасур. — В реанимации по ночам дежурили четыре человека, которые постоянно измеряли сатурацию. При небольшом скачке сразу прибегали 3–4 человека. Мне предоставили музыкального терапевта, которая успокаивала меня игрой на гитаре. Например, если я волновался, она спрашивала, какую песню сыграть. И я заказывал «Hotel California». Со мной находились два психотерапевта, диетолог, три физиотерапевта и четыре человека, которые развлекали. Например, пока несколько физиотерапевтов разрабатывали мне пальцы, я играл в шашки с теми, кто меня развлекал. Таким образом меня отвлекали, чтобы не было больно.
С ИВЛ Жасура сняли быстро: «Не хочу хаять наши технологии, но, по моим ощущениям, эти аппараты у нас и в Америке работают по-разному. У нас это насос, который качает воздух в легкое. Поэтому в какой-то момент легкое начинает протестовать: мол, зачем мне самому дышать, когда меня качают? В американской версии — пока легкое само не сделает движение, аппарат не дает воздуха. Там меня быстро отучили от этого прибора».
Самым сложным оказалось научиться сидеть.
— На эти манипуляции отводили по два часа ежедневно. Меня сажали на какое-то время, потом меняли угол наклона. Затем я начал стоять по 5–10 секунд. Потом — ходить. Через три месяца мог неуверенно передвигаться.
Спустя четыре месяца Жасур вернулся домой на своих ногах.
«Не получалось спать»
— Не сказать, что я вернулся полностью здоровым, — замечает Жасур. — Все пациенты с ожогами должны еще долгое время носить компрессионное белье — от келоидных рубцов. Жутко неудобная штука. Еще я практически не расставался с маской, которая делается по слепку лица. Надевал специальный «ошейник», чтобы шея с лицом не срослись, а подбородок не перешел в грудь. Я видел фотографии пациентов, которые игнорировали эти правила, — так у них теперь нет шеи. В дальнейшем это может привести к болезням позвоночника.
Собеседник добавляет, что жить в компрессионном белье тяжело: «Ни вздохнуть нормально, ни поспать. В первое время я практически не спал, потому что находился в одном положении, не мог перевернуться на бок или живот. Проваливался в сон на час-два, когда уже сильно невмоготу было. Просыпался сильно уставшим».
Не обошлось без пластических операций.
— В Питере мне делали пластику нижних век. Когда кожа срасталась, веки тянули вниз, образовался выворот нижних век. Выглядело ужасно. Мне провели четыре операции. Еще делали операцию на пятках, потому что там образовались пролежни.
«За что такие испытания?»
Я слушала Жасура и внимательно рассматривала его лицо, руки. И ничего из того, что бы отличало его от других людей, я не увидела.
— Потрогай мои руки, — предложил мужчина. — На ощупь кожа очень нежная: ей же всего 15 лет, а мне 33 года. Есть еще нюанс: у людей кожа матовая, а у меня — глянцевая. Это бросается в глаза. Она блестит. Только со временем приобретает более-менее нормальный оттенок.
— Друзья, которые вас поддерживали поначалу, сейчас с вами?
— Мне повезло с друзьями. Они всегда со мной. Это ведь они организовали сбор средств на мое лечение по школе, по району, в городе развешивали объявления о том, что мне требуются деньги на лечение. В среднем день моего лечения в Питере составлял 50–60 тысяч рублей. Лекарства были дорогие, их привозили из разных стран.
— Помните ваши эмоции, когда первый раз увидели себя в зеркале?
— Мама долго не давала мне зеркало, потому что я «до» и «после» — два разных человека. Когда первый раз увидел себя, то не узнал. Понимал, что это уже не я. Наверное, тогда был первый и единственный раз, когда я не сдержал слез. Но депрессия меня не накрыла: рядом была мощная команда поддержки — родители, друзья. С ними без вариантов дать заднюю. Но расстраивался прилично.
— Психологи с вами работали?
— Первое время со мной работала больничный психолог. Прикольная женщина. Но я ее слушал только потому, что она мне почесывала брови, которые жутко чесались. Потом мама наняла платного психолога. Она такую фигню несла! Спрашивала: какого цвета моя боль, какой она текстуры, формы? Я думал: тебе больше поговорить не о чем? Когда узнал, сколько ей платит моя семья, предложил маме отказаться от этих услуг. Не хочу обесценить труд психологов, но лично мне они не пригодились. Сам нашел ответы на все вопросы. Пять месяцев я провел в одном положении в больнице, смотрел только в потолок, так что у меня была куча времени, чтобы подумать обо всем и разобраться в себе.
— Как посторонние люди реагировали на вас?
— Прохожие на улице оглядывались, не могли скрыть эмоций. Я замечал на лицах людей страх, отвращение, интерес… Жутко неприятно. Ладно бы один-два раза это было, но когда каждый проходящий мимо оборачивается и смотрит — ты чувствуешь себя будто в цирке. Искренне не понимал, за что мне такие испытания. До сих пор встречаются люди, которые подходят на улице и спрашивают: а что у тебя с лицом? Первые тысячу раз мне было интересно рассказать, какой я классный и уникальный, потом надоело. Посторонние хотели удовлетворить любопытство, а для меня это еще раз пережить боль. Я не хочу.
— Конфликты из-за этого случались?
— Я человек неконфликтный. Но однажды в раздевалке фитнес-клуба грубо ответил двум амбалам, когда они задали вопрос: слушай, дружище, а че у тебя на теле — ожоги?.. Правда, потом они извинились. Наверное, надо объяснять людям, что незачем подходить и спрашивать, мне это неприятно.
«Я не смирился»
— Вы общались с людьми, которые пострадали от ожогов? Может, есть тематические чаты?
— Мне кажется, таких чатов нет. Если бы они были, то я бы наверняка там состоял. Одно время думал помогать людям, которые так же пострадали. Ведь в процессе реабилитации важно, чтобы тебя поддерживали. Сложно привыкнуть к новой внешности. Многие уходят в глубокое расстройство. Я не скажу, что сам смирился или привык с этим жить, просто немножко по-другому начал относиться. Хотел доказать себе и другим, что в моей жизни есть победы, которых у многих нет.
Я просыпаюсь каждое утро счастливым, потому что чувствую себя здоровым, взрослым, симпатичным мужиком в самом расцвете сил. У меня трое чудесных детей, красавица жена, я работаю шеф-поваром в одном из лучших ресторанов нашего города. Ограничений у меня никаких нет. Может, только по горячим углям не хожу, с тарзанки не прыгаю и на животе спать не получается, потому что у меня очень маленькая шея, ее почти нет, так срослось. Но меня это не сильно парит.
— Как вы познакомились с женой?
— Перед тем как вернуться к нормальной жизни, я прокачивал себя. Убеждал, какой я офигенный. Это тяжело. В 21 год у меня были большие красные шрамы на лице, которые бросались в глаза. Сейчас их не шибко видно, но они есть, просто стали телесного цвета. Еще был выворот нижних век, они тоже были сильно красные. Из-за этого ходил в темных очках. Конечно, девушки отказывались знакомиться. Многие смотрели на меня как на животное в зоопарке. Короче, я начал прокачивать скилл, чтобы научиться брать не внешностью, а харизмой. А потом понял, что нормальные женщины оценивают мужчину не по тому, как он выглядит.
Мне было 27 лет, когда я познакомился с женой по Интернету. Где еще знакомиться в нынешнее время? На улице люди не знакомятся, в метро — тоже. Потому что в метро люди едут с утра сонные, вечером — уставшие. У нас довольно быстро завязались отношения. Ее ничего не смутило.
— Вы сразу все рассказали о себе?
— Не сразу. Я никогда не откровенничаю с первым встречным. Есть закрытые темы. Кстати, многие из моих коллег, с которыми я два года работаю, буквально сегодня узнали мою историю — перед тем, как вы пришли.
— Неудивительно, что они ничего не замечали, как и я.
— Это результат долгой и трудной работы. Шрамы, которые на руке и теле, я забил татуировками. Сделал себе пересадку бороды.
— В Институт международных отношений поступили, как мечтали?
— Не поступил, потому что пропустил год. Пошел туда, куда взяли. Учился на заочке, потому что планировал работать. Но диплом не получил: институт меня кинул. Потом оказалось, это такая была стремная шарага. Про них даже сюжет снимали. Да фиг бы с ними!
— Почему решили стать шеф-поваром?
— Я всегда любил вкусно поесть. В студенческие годы у меня не было возможности ходить по ресторанам, поэтому я учился готовить дома, по видеороликам. Затем работал в разных ресторанах по нескольку месяцев, чтобы набить руку. Так продолжалось долгое время, пока я не набрал определенный багаж опыта, знаний, чтобы потом их применить. И вот теперь я в одном из самых лучших ресторанов.
— О случившемся часто вспоминаете?
— У меня нет на это времени и желания. Моя история — не про победу над смертью. Она про то, что, оказавшись на дне, я поднялся с колен и доказал миру, что смог. А себе я доказал, что уродливое лицо не мешает стать счастливым.
Я согласился на интервью, чтобы передать основной месседж, мой крик обществу: перестаньте смотреть и оглядываться на людей, которые не похожи на вас! Я человек, а не животное, у меня тоже есть чувства. Если хотите оказаться в моей шкуре — облейтесь помоями и ходите так весь день. Увидите, с каким страхом и отвращением на вас будут смотреть окружающие. Тогда вы поймете, что переживал я. Разница лишь в том, что вы можете отмыться. А я — нет. Я хочу, чтобы мое интервью было неким фидбэком. Возможно, кто-то узнает себя в этом рассказе.