«Всегда стояли на первой линии»
Максим показывает талисман — маленького ангелочка, сделанного из белой материи.
— Эти ангелочки попали к нам вместе с посылками перед самым Новым годом, 30 декабря 2023-го, — рассказывает Максим. — У нас в отряде есть боец, у которого 14 детей, в том числе и приемные. Трое его старших сыновей воюют на СВО. Его жена, которая занимается гуманитарной помощью, привезла нам посылки. И рассказала, что у них в Темрюке есть многодетная семья, которая живет очень бедно. Они им помогают. И дети там из белых простыней шьют ангелочков. При этом молятся. Ребятишки все воцерковленные. Когда жена нашего бойца уезжала на передовую, ребятишки передали ей для бойцов этих ангелочков.
Как говорит Максим, с тех пор одна из этих фигурок все время лежит у него в кармане. Он везде носит ее с собой. Известно ведь, что детские молитвы самые сильные и благодатные.
Максим в свое время окончил Ульяновское высшее военно-техническое училище имени Богдана Хмельницкого, которое готовило специалистов службы горючего. Служил в Тамбове. Потом на гражданке занимался общественно-политической деятельностью, антинаркотическим проектом «АнтиДилер» и проектом «Мужской разговор», направленным на работу с мальчишками.
Будучи офицером, понимал, что попадет в зону СВО на Украине.
— Друзья-десантники познакомили меня с отрядом «БАРС-16» (добровольческое соединение, сформированное Кубанским казачьим войском). Мы начали взаимодействовать с «барсами» по гуманитарной линии. Возили им продукты, снаряжение на передовую. Через год я прошел подготовку и сам вошел в отряд.
Как говорит наш собеседник, «БАРС-16» — одно из немногих добровольческих соединений, у которого есть свой учебный центр.
— Смотрели и на твою «физуху», и что ты за человек. Несмотря на звания и военное прошлое, в отряд все попадают рядовыми бойцами, заходят на равных условиях.
«БАРС-16» тогда уже был легендарным подразделением. Единственным из всех добровольческих соединений стал отрядом специального назначения. Бойцы отличились в сентябре 2022-го при обороне Красного Лимана.
У ВСУ на том участке фронта был многократный перевес и в технике, и в артиллерии.
— Красный Лиман оборонялся железной волей казаков-добровольцев. Командиры не дали команду отступать, и бойцы стояли насмерть. Бились под огнем противника, когда все остальные подразделения уже отошли. Фронт не проломился благодаря простым мужикам — военным пенсионерам, тем, кто давно отслужил и кто только прошел срочную службу. Их потом иначе, как «героями Лимана», не называли.
Максим попал в роту рядовым бойцом. Отряд действовал на Северском направлении, на стыке ЛНР и ДНР.
— Специфика отряда «БАРС-16» в том, что он всегда стоял на первой линии. Скажу честно, таких эмоций, как в окопе, я в жизни не испытывал. Думал, что я более мужественный человек. Ты сидишь, контактного боя нет, рядом рвутся мины, и от тебя ничего не зависит. Все, что есть у тебя в руках, — это Молитвослов. Когда заходили в зону СВО, нам всем их вручали. Я Молитвослов, наверное, тысячу раз перечитал. Это давало возможность побороть страх.
Как говорит Максим, ближайшая позиция ВСУ была примерно в 500 метрах.
— Противник не особо любил вступать в стрелковый бой. Им легче было отойти, закидать нас минами, пустить дроны. Как-то ночью летом наши парни начали кричать: «Хохлы, сдавайтесь! Хорош!» Те, из окопа напротив, стали орать: «Русские не сдаются!» Ненависти к противнику как таковой не было. Вот украинских националистов, наемников — тех, конечно, мы на дух не переносили. Это были нелюди, звери. Как и «летуны» из подразделения К-2.
— Этот отдельный полк беспилотных систем ВСУ стоял напротив нас. Жгли нас нещадно. Еще и снимали на видео, чтобы потом выложить в Сеть. Год назад у нас был крайний погибший от вражеского беспилотника. Боец погиб при первом попадании. Так украинцы прислали еще четыре дрона. Один летал по кругу, снимал все, как в кино, а с других беспилотников на погибшего кидали зажигалки, чтобы он горел. Им нужна была картинка, медийность, чтобы потом все это смаковать...
Наш собеседник делится, что штурмовики порой с уважением говорили о противниках, которые достойно бились.
— А эти пилоты дронов были никакими не воинами, а мерзкими существами. Сидели километров за десять, понимая, что им ничего не будет, и глумились над погибшими.
Как говорит Максим, выявить их позиции было достаточно сложно, они были хорошо «закопаны». Их бункеры с «норами» уходили на 6–10 метров под землю.
— Мы видели это, когда отбивали их позиции. Бетона там не жалели. ВСУ готовились к этому противостоянию давно. Нередко можно слышать: почему наши подразделения так медленно продвигаются? Да у них вся территория — опорники, и мины они сыплют не глядя.
«Тихоня, а воевал как тигр»
Как говорит Максим, на первых этапах СВО у Украины был колоссальный перевес по дронам.
— Когда на нас стали пускать рой дронов, мы сами начали искать способы, как им противодействовать. Наш командир разведки с позывным «Шатун» со своей группой первыми начали использовать комплексы радиоэлектронной борьбы (РЭБ). Сами в полевых условиях что-то изобретали. Потом «Шатун» через своих друзей вышел на меценатов, которые подключили команду инженеров. Совместными усилиями создали новый комплекс против ударных дронов. Назвали его «Покров» в честь Покрова Пресвятой Богородицы.
Как говорит наш собеседник, эта система рождалась прямо на фронте.
— Ребята из разведки испытывали ее своими руками, своей кровью. Не на полигонах, не в мастерских, а прямо в бою. Потом отзванивались, говорили, что не так. Инженеры в КБ быстро вносили изменения. Через неделю отправляли новый образец. Так совершенствовалась система РЭБ. За ней — и огромная инженерная работа, и реки пота, крови, и жизни бойцов, и многие километры освобожденных территорий.
Как говорит Максим, если бы не «Покров», их отряда бы не было.
— Раньше, когда залетали на территорию два дрона, то это всегда была потеря: либо раненый боец, либо техника. Потом у нас вообще не было безвозвратных потерь. Мы работали напрямую с армейским руководством. Выполняли сложные задачи, прикрывали крупные объекты. Инициатива была уже на нашей стороне.
В отряде была проблема со службой горючего. И ребята попросили Максима помочь по тыловой работе.
— Я как раз заканчивал военное училище по этой специальности. Все настроил, нашел все контакты, завел учет. Думал вернуться обратно в роту. Но тут нашего зама по тылу вызвали в регулярную армию. Он тоже был офицером. И комбат предложил мне стать заместителем командира по тыловой службе.
А в июне 2024-го Максим Шарин уже сам возглавил отряд. Под его началом было около 350 человек.
— Когда у тебя в подчинении солдаты, многое регламентируется уставом. А добровольцы — явление новое. Казаки ведь сами по себе люди вольные, свободолюбивые. Все они — гражданские. Любой из них в любой момент мог написать рапорт и уйти домой. Добровольческий контракт это подразумевает. Но коллектив собрался очень мощный, хоть и разнородный по составу.
Это были и военные пенсионеры, и молодые парни, и даже 72-летний ветеран, у которого стаж — более 50 лет, он был водителем от Бога.
— Были же еще и тыловые службы, всем находили применение. Например, к нам пришел парень, у которого не было ноги. Сказал: «Хочу служить, я должен отомстить за потерянную ногу». Он у нас обучал пилотов БПЛА. Постоянно рвался на боевые выходы.
— Кто бойцы по специальности?
— Строители, водители, просто деревенские парни. Были предприниматели, которые хорошо зарабатывали. Когда спрашивали об их мотивации, слышали: «Не могу оставаться на гражданке. Меня гложет то, что происходит. Хочу быть здесь». У нас срочный контракт — 6 месяцев. Отслужил, все, ты выходишь — к тебе нет никаких претензий.
Максим делится, что в зоне СВО он увидел, как люди могут раскрываться.
— Приходил иной раз тихоня, очень скромный парень. А воевал как тигр, такой в нем проявлялся боевой дух. Бывало и наоборот. Человек рассказывал, какой он весь из себя боевик. Прошла неделя — он уже побежал домой.
Удивляли Максима молодые парни.
— У нас в отряде алкоголь был табу. За пьянку выгоняли сразу. А молодежь вообще не пила. Все занимались спортом. Грамотные, мотивированные, честные, справедливые ребята. Мы потом практически всех командиров рот поменяли на молодых парней. Они не боялись, брали на себя ответственность. Я понял, на кого в будущем надо делать ставку. Им только образование надо дать, они все вытащат...
Тут, как говорит Максим, как раз стоял вопрос, как их уберечь. Потому что у них самоотдача была такая, что они себя не жалели.
«Словно ангел-хранитель вел за руку»
А в зоне СВО порой случалось то, что с рациональной точки зрения объяснить сложно.
Максим вспоминает события, которые произошли в первые минуты 2024 года. За три часа до боя курантов он распорядился вывести с базы всю боевую технику и тех бойцов, которые не были задействованы в охране. По периметру остались стоять только караул и сам замкомандира батальона с несколькими бойцами на машинах.
— Ровно в 00.10 украинские боевики ударили по нам из реактивной системы залпового огня «Ольха». С разницей в десять секунд пришло четыре ракеты. И мы за это время успели отъехать. Основные поражающие элементы пришлись на бетонный столб, за которым мы стояли. Здание перед нами полностью сложилось. Если бы водитель резко не повернул в сторону, опоздал на долю секунды, ракета пришлась бы точно по нам. Как все это можно было просчитать, нам неведомо. Я называю это промыслом Божьим...
Как говорит Максим, при том, что прилетело 200 килограммов тротила в кассетном исполнении, они все шестеро остались живы. Только осколком пробило стекло «уазика», где Максим сидел. Осколок прошел навылет. Замкомандира батальона сильно контузило, осколками стекла ему посекло лицо, был поврежден правый глаз.
В зоне боевых действий было еще немало моментов, когда казалось, что кто-то свыше вмешивается в ход событий.
Случалось, что простая солдатская жестяная кружка, которая лежала в клапане рюкзака за затылком, забирала на себя осколки от снаряда. Они способны были прожечь и кевлар — бронезащиту. А тут тоненькая жестянка защитила хозяина.
— Я в своих руках держал бронежилет, который был весь в клочья. В человека попали с близкого расстояния. У него был шеврон с иконой. Человек остался жив. Словно ангел-хранитель вел его за руку.
В казачьем отряде в укрытии была оборудована молельная комната. Стояли иконы, в гильзах от снарядов — свечи.
— Второй контракт с нами был полевой священник — отец Димитрий с позывным «Болик». Он посещал подразделения на передовой, исповедовал и причащал бойцов. С собой у батюшки всегда было освященное масло для помазания ребят.
Как говорит Максим, бойцы очень много икон спасали из разрушенных домов. Батюшка передавал их в ближайший монастырь, где проводил службы.
— Что вас, много повидавшего, поразило больше всего?
— Я часто вспоминаю один из декабрьских дней и то, как самоотверженно действовали наши разведчики. Наших парней тогда везли на ротацию, на смену позиции. И в машину зашел дрон. Руководство отправило вторую машину, чтобы вытащить парней. А потом и медицинский транспорт, потому что уже было известно о раненых. В итоге на одном пятачке собралось человек двадцать. И рой украинских дронов пришел их жечь.
К ним на помощь выдвинулись парни из разведки с тогда еще простенькой системой РЭБ.
— Вывезли раненых. И, вернувшись из этого ада, тут же снова сели в машину, чтобы забрать погибших. Там все горело. Еще бы час — и от тел наших ребят ничего бы не осталось. «Шатун» и его разведчики рисковали своими жизнями. Но понимали, как важно бойцам вернуться домой. Чтобы родственники могли похоронить их по-человечески. Чтобы матери приходили к ним на могилу.
— С пленными украинскими боевиками доводилось общаться?
— Это было в прошлом году. Они вышли на одну из наших позиций. Шли с поднятыми руками сдаваться, но оружие не бросили. И уже на подходе заскочили в один из окопов, вступили в бой. Обманный маневр им не удался. У нас там как раз шла ротация, наших бойцов оказалось в два раза больше. Наши ребята с ними рубились. Это были серьезные украинские боевики, которые утащили с собой своих «двухсотых». Один из них еще в начале боя подорвался на мине, ему оторвало часть ступни. Наши ребята вытащили его из серой зоны и доставили в наше расположение.
Как говорит Максим, было видно, что он чем-то накачан.
— Человек в нормальном состоянии не мог так спокойно себя вести с такой травмой. Твердил, что ничего не знает, что случайно оказался в зоне боевых действий. Хотя по техническому оснащению было понятно, что это непростой боец. У него с собой были серьезные устройства для ведения разведки. Думаю, что нашим компетентным органам он потом все рассказал.
«Местные не торопились менять украинские номера»
Но порой среди разрывов снарядов, копоти, выгоревшей луганской степи рождались пословицы. Одна из них, как говорит наш собеседник, касается их боевого товарища.
— Ребята зашли в блиндаж, что-то проворонили, и выяснилось, что мыши съели все их сигареты. Одному бойцу было невмоготу, он решил идти за куревом в соседний блиндаж, который располагался буквально в 50 метрах. Только он выскочил на поверхность, и на него вышел танк, начал бить прямой наводкой. А боец еще большой, крупный. Спрятаться ему негде. Он минут 30 вжимался там в землю. Когда чудом выбрался невредимым, дал себе зарок, что с сигаретами покончено. С тех пор боец любил изрекать: «Курение убивает».
— С местными общались?
— Там лояльных к России и тех, кто «ждал Украину», было примерно 50 на 50. В неформальном общении можно было услышать пренебрежительное: «Рашка». Было немало тех, кто возмущался, что их проверяют на каждом посту. Требуют показать российский паспорт, а у них еще был украинский. Они не торопились с получением новых документов. Так и продолжали ездить на машинах с украинскими номерами. Хотя не составляло труда их поменять.
По словам Максима, на их направлении раньше стояли нацбаты. Кто-то ушел, кто-то мог переодеться, остаться, отслеживая обстановку.
— Наши машины с людьми и технику, которые заходили, мы тщательно маскировали. Они передвигались преимущественно ночью. Потому что мы знали, что кто-то из местных может маякнуть, навести. И нас накроет кассетами.
Как говорит наш собеседник, они старались максимально дистанцироваться от местных.
— Сначала мы раздавали им гуманитарную помощь, которую нам привозили. Кому-то не доставалось, и они шли предъявлять нам претензии. Потом мы просто стали отдавать продукты в храм. Решили, пусть они сами распределяют помощь среди нуждающихся. Не брали у местных никаких банок с соленьями. Даже воду в местном магазине не покупали. Потому что понимали, что все может быть отравленным. Такие случаи периодически бывали. Мы, как и бойцы в армии, стояли на довольствии, нас всем снабжали. Плюс ребята привозили гуманитарную помощь.
Быт, как говорит Максим, был налажен.
— Реальной проблемой были мыши, которые атаковали окопы и блиндажи. Поэтому у ребят были кошки. Это были рабочие усатые, которые ловили грызунов. Прибивались к подразделениям и собаки. Вы бы видели этих псов! Они все были в шрамах, прихрамывали. У кого-то не было глаза, у кого-то откушено ухо, кто-то лишился части хвоста... Все эти годы им приходилось драться с сородичами за еду, которой не хватало. Наши ребята их подкармливали.
Но собака, как говорит Максим, это «колокольчик»: почуяв чужаков или даже выход снаряда, она подавала знак, начинала лаять.
Бойцы, уезжая домой, забирали с собой прифронтовых кошек и собак.
— Письма от школьников помогают?
— Перед Новым годом нам прислали именные посылки с конфетами от детей. Туда были вложены и письма. Я взрослый человек, нормально зарабатываю. И тут ученик 1-го «В» класса, который меня совсем не знает, присылает мне конфеты и пишет письмо, в котором просит меня беречь себя. Было трогательно, до слез. Волонтеры взяли позывные отряда, и каждому бойцу пришла посылочка на его имя. Очень здорово придумали. По-моему, это ученики школы из Новороссийска.
Максим был награжден медалью «За отвагу». Отслужив три контракта, он решил вернуться к гражданской жизни.
— Было ранение, достаточно серьезная контузия, потом еще одна. Поймал себя как-то на мысли, что начал «проседать». Я не мог подвести ребят. Понял, что нужна перезагрузка.
Отряд, как говорит Максим, он передал в надежные руки. У руля встал его заместитель, который был начальником штаба.
— Он подполковник, ветеран боевых действий. Я сам многому у него научился. Вся команда осталась, парни не подведут.
У Максима — трое детей. Старшему сыну 22 года, среднему 15, младшему 7 лет.
— Планирую продолжить работу на госслужбе, воспитательный проект не брошу.